В конце 20-х годов этот стереотип во всей толще общества только складывался, безусловное следование лозунгам только еще прививалось. И процесс погружения личной воли, сознания и энергии индивидуумов в мир категорических императивов был далеко не простым. Ему особенно противостояла та среде, которая была более всего нужна руководителям в стратегическом плане -- творческая (творящая новое) интеллигенция и особенно ученые, приученные самой профессией к критическому отношению ко всему на свете, к придирчивой проверке любых умозаключений. В этой аналитической склонности был заложен опасный для властей дуализм: с одной стороны, без критического начала вроде невозможно само по себе эффективное творчество, а, с другой, эта склонность может легко перерасти в критицизм, от которого рукой подать до критиканства и инакомыслия. В демократическом обществе инакомыслие приветствуется, оно рассматривается большинством как единственно возможный источник новшеств и процветания, равно как и барометр нравственного здоровья всей социальной структуры. Но в среде тоталитарной или тяготеющей к тоталитаризму опасность инакомыслия квалифицируется и понимается как опасность для устоев, для самого существования такого общества. Поэтому в этих условиях превалировала и превалирует одна тенденция: боязнь критиканства. Польза критиканства однозначно отвергается: нам критиканы не нужны, нам с ними не по пути, нам нужны СТРОИТЕЛИ НОВОГО, с о л д а т ы революции, а не скептики и циники, лишь подменяющие производительный труд рассусоливаниями о каком-то там свободном творчестве, или творческом начале, или осмыслении принципов труда... Всё это опасное су Отсюда вытекало благорасположение властей лишь к тем ученым, кто лишен этого опасного качества, к ученым послушным, управляемым, готовым к радостному карабканью на указанные им вершины науки и разгрызанию тех гранитных утесов, которые сегодня НАМ ВСЕМ нужны. Власти давали понять: ценить будут тех, чья управляемость не выходит за рамки управляемости простых рабочих и крестьян.
Однако высшим достижением в решении проблемы управляемости было придание членам общества нового качества -- готовности принять любой приказ и считать его не приказом, а внутренней потребностью. Это добровольное перекладывание на свои плечи инициативы, спущенной сверху, последующее декларирование личной сопричастности к постановке задачи и исторгание из недр души полезной инициативы, а затем к проведению её в жизнь уже от своего лица -- вот что становилось сверхзадачей, вот каким мыслился конечный результат такого воспитания. "Патриотическая инициатива масс", а отнюдь не навязываемый приказ. "Воля миллионов", а вовсе не правящей верхушки. И только после этого: "ИДЯ НАВСТРЕЧУ ПОЖЕЛАНИЯМ ТРУДЯЩИХСЯ". Такие императивы приобретали особую значимость в создаваемых социальных условиях.
Но если задача и сверхзадача акцептировались относительно легко основной массой тех слоев общества, которые вожди считали своей опорой, -- в среде рабочих, беднейшего крестьянства и отчасти в среде мелких служащих, то в кругах творческой интеллигенции и особенно даровитых ученых, а также думающих преподавателей эту проблему решить было труднее, и тем значительнее был в глазах руководства успех любого человека из этой социальной группы, который вдруг принимал на себя "управляющий императив" и начинал ревностно воплощать его в жизнь. Такой индивидуум приобретал особо прочную характеристику "своего среди своих".
Конечно, никто никому впрямую такой рецепт поведения не навязывал. Чтобы пришибить несогласных, можно было громогласно заявлять: "Воля партии священна для каждого". Но все-таки верхом управляемости было иное: "Народ решил!" Никто о замене одной воли другой вслух не говорил. Более того, страстное желание властителей заполучить в число ревностных исполнителей партийных установок максимальное число граждан всегда скрывалось. "Прелесть" игры заключалась в том, что никакой игры вроде бы и нет. Ведь люди сами хотят быть передовиками во всем. Они не винтики и не марионетки. Их воля священна для руководства, а не наоборот. Тот же, кто в этом сомневается, или, упаси Бог, возражает, -- не просто скептик, а скрытая контра. В любом случае дорога к высотам командного руководства ему (или ей) категорически закрыта. Но и тому, кто переигрывает, слишком зарывается в показном рвении, тоже доверия мало. Поэтому так важна золотая середина, которая только и может привести к успеху.