Итак, в полдень следующего дня он снова оказался перед Хватом. На этот раз протокол допроса содержит запись, что вначале Вавилов более обстоятельно рассказал о том, как его будто бы втянул во вредительство в 1930 году Тулайков, с которым, по его словам, у них были дружеские отношения. Затем он поговорил о Мейстере, назвав его офицером царской армии и крайне враждебно настроенным к советской власти человеком, чье вступление в партию коммунистов очень удивило Вавилова. Он сделал заявление, что с Мейстером они как-то откровенно обменялись взглядами на провалы в сельском хозяйстве и решили вредить вдвоем (как и чем они "вредили" протокол допроса не раскрывает). После этого в протоколе содержится очень неодобрительный отзыв Вавилова о Бондаренко, который будто бы "в настоящее время... работает в Москве в одном из экономических институтов".
Затем Вавилов рассказал о том, как он якобы завербовал тех, кто был арестован в 1933 и в более поздние годы. Начал он с Таланова, (который, как мы теперь знаем, уже не был в живых), затем перешел к Писареву. Ему он приписал вредительство еще задолго до своего, сказал, что Писарев точно, по его сведению, входил в ТКП, причем входил до 1930-го года, упомянул, что сам втянул Писарева в группу "правых", сказал, что после выхода Писарева на свободу в 1934 году, Вавилов "встречался с ним редко, лишь в официальной обстановке". В прошлом, по словам Вавилова, Писарев отличался "враждебным отношением к советской власти, являлся противником коллективизации и ярым приверженцем крупного индивидуального хозяйства. Будучи в "ТКП", в 1926-1929 гг. организовал сеть крестьян-опытников, привлекал к этому делу преимущественно кулаков" (51). Затем Вавилов назвал других якобы завербованных им людей -- Николая Николаевича Кулешова, Виктора Ивановича Сазанова, Леонида Петровича Бордакова, Николая Сергеевича Переверзева, Петра Павловича Зворыкина, Бориса Аркадьевича Паншина, Петра Климентьевича Артемова и Павла Александровича Солякова (52).
6 и 7 сентября такой же спаренный допрос в течение двух суток с одним перерывом был проведен Хватом и старшим следователем Албогачиевым.
А 9 сентября Хват представил "показания Вавилова Н.И. о его вредительской работе" высокому большевистскому начальнику -- первому заместителю заведующего сельскохозяйственным отделом ЦК партии товарищу Гриценко, прося дать партийное заключение для НКВД о новых показаниях Вавилова. Это был важнейший поворот в деле Вавилова.
Пройдут десятилетия, и старые коммунисты, убежденные бойцы и убеленные сединами ветераны будут вспоминать то "славное время", когда они вели за собой страну, когда они, не щадя себя, бились на переднем крае за социализм, произносили речи о социалистической законности, добились того, чтобы четверть мира шагала с ними в одной шеренге. И вот распался их мир, рассыпались колонны и шеренги, истлели в земле расстрелянные и замученные или ими самими или при их бурном одобрении и приветственных криках миллионы не просто ни в чем неповинных людей, а цвет их страны и мира. В тот день товарищ Гриценко по долгу службы был обязан подойти ответственно к преступной писанине энкавэдэшника Хвата, должен был остановить его садистский порыв и подумать о том, что и сам он, и его гость Хват, и стоящий за ними Лысенко, и попыхивающий трубочкой в заподнебесном кремлевском кабинете Джугашвили-Сталин и создавший их мир и теперь куклой без покаяния лежащий в стеклянном гробу на Красной площади -- Ульянов-Ленин, что все они делали и делают недоброе дело. Гриценко наверняка знал Вавилова лично, он не мог не понимать (дураки на такие должности не проникали, умны и циничны были все они до единого), что за беды несет стране такая вот деятельность таких вот хватов. Но не хватило ему ни человеческого ума, ни самой простой порядочности и сострадания. А может быть страх за свою судьбу, боязнь, что, заступись он за Вавилова, и самого сгребут и отправят в тюрьму, сдав на руки хватам, сковывала его мысли и действия. В любом случае, всё заменила и заслонила партийная дисциплина и уголовные замашки всей их партии. Впрочем, иначе можно сказать: в тот день Гриценко вбил осиновый кол в могилу своей партии, как вбивали свои колья такие же гриценки и хваты еже Ничего этого сделано не было. Да и не могло быть сделано именно потому что все они на этих местах были циничны и умны. После четвертьвекового мордования людей, жизни неправдой, развития ублюдочной ментальности, в их кабинетах только и могли оказаться гриценки и хваты. Да и каждый из них нутром ощущал, что выбейся они из орды ублюдков, как тут же другие хваты и гриценки прихватят их и в камеру с вавиловыми запрут. Дамоклов меч, занесенный их такими же ублюдочными паханами, висел над головами. Извечный вопрос: "Быть или не быть?" решен был однозначно, и им казалось, что решен навсегда!