Оставались те, кто обладал знаниями, прекрасно понимал и ситуацию, и корни лысенкоизма, и его тактику, и воплощение тактики в жизнь, но, тем не менее, решил переметнуться в лагерь победивших. Эти люди, частью из-за страха, частью из-за стремления к добыванию средств любыми путями, в том числе и сомнительными, частью из-за маниакальной тяги к пребыванию на виду при любых обстоятельствах шли на любые махинации, сделки с совестью. Они писали восторженные рецензии на "эпохальные труды" Лысенко и его клевретов, выискивали ошибки и заблуждения у "менделистов-морганистов-вейсманистов" и, раздувая их до невероятных размеров, клеймили тех, чье имя вошло в сокровищницу мировой науки, приписывали классикам русской биологии мысли, в которых те будто бы предвосхищали лысенкоизм и заранее его благословляли, или принимались доказывать, как это было одно время при Сталине, что всё достигнутое в мире человеческой мыслью вышло из России, или уснащали свои труды ссылками на статьи Лысенко и цитатами из этих статей, полагая, что этим они обезопасят себя от нападок Лысенко.
С момента прихода коммунистов к власти шел отбор среди деятелей науки, причем верх брали типы отрицательные. Некоторые из них могли быть даже неплохими исследователями, даже критически мыслящими, но удивительно всеядными. Как только дело доходило до принципиальной оценки того, что соприкасалось со сферой политического диктата в научном сообществе, они знали один исход -- идти в услужение властям (и, значит, к лысенкоистам).
С первых дней после 1917 года непокорившихся ученых -- группами или поодиночке -- арестовывали, высылали, расстреливали, или выгоняли с работы, доводили до инфарктов и самоубийств, как случилось с выдающимся физиологом растений Дмитрием Анатольевичем Сабининым, много лет самоотверженно боровшимся с лысенкоизмом, выгнанным, в конце концов, из Московского университета, перебравшегося на работу на юг (в Геленджик), но не выдержавшего травли и застрелившегося 22 апреля 1951 года24.
И если легко понять действия политиканов, официальных философов или второстепенных специалистов, неспособных оценить в полном объеме ситуацию и свое место в научной работе, то вряд ли поддается благожелательной оценке деятельность даровитых, в достаточной мере образованных ученых, все понимающих и, тем не менее, приторговывавших своей совестью.
Николай Иванович Нуждин, учившийся у Вавилова и сотрудничавший с ним, выполнил исследование для докторской диссертации по классической генетике, а затем мгновенно сообразил, что её нужно перекроить на лысенковский лад! Всю последующую жизнь Нуждин служил Лысенко и выслуживался перед ним, "заслужив-таки" в качестве гонорара звание члена-корреспондента АН СССР. Только благодаря принципиальной позиции академиков И.Е.Тамма, А.Д.Сахарова и В.А.Энгельгардта Нуждин не про-шел в академики, как того хотели в течение ряда лет Лысенко и покровительствовавший ему Хрущев.
Николай Иосифович Шапиро -- тонкий интеллигент, любитель живописи, внешне спокойный человек вдруг "осознал" после августовской сессии, что дело генетики погублено окончательно, а жить надо -- и решил пойти служить Нуждину в Институт генетики АН СССР в Москве?25 Образованный Михаил Ефимович Лобашев, в будущем зав. кафедрой генетики Ленинградского университета, издал в 1954 году книгу (толстую монографию "Очерки по истории русского животноводства"), основной смысл которой заключался в попытках доказать не просто независимость русского животноводства от западного, а приоритет русских во всех вопросах.