— Ваша ирония неуместна…
Инспектор ничего не сказал. Он поблагодарил за информацию и со всей своей командой удалился.
— Ты видел этого типа… инспектора? Это новый стиль расследования?
— Вполне может быть, — задумчиво произнес Роджер. — Но, боюсь, что от него толка нам не будет. Пошли ко мне…
— Ты хочешь, чтобы меня все записали в куртизанки? Нет, я переночую здесь, — твердо ответила Гертруда.
— Ну, ладно, — сказал Роджер. Его восхищала принципиальность Гертруды — она ему стала еще больше нравится. Он поглядел на разбросанные вещи, разбитую посуду и подумал, что завтра ему тоже надо разгребать дела на работе, в том числе и дело об убийстве русского инженера. Двигаясь к двери, он уже стал размышлять о деле, в его памяти всплыло описание убийства, исчезнувшие документы и книги Максима Королева, как вдруг его пронзила мысль, и он круто обернулся и почти что вскричал:
— Гертруда! Грабители пришли не за документами и петициями по Конго! Им нужны были твои конспекты по физике!
Гертруда удивленно взглянула на него:
— Я, конечно, не уверен на сто процентов, но думаю, что речь идет о твоей лабораторной работе под руководством Марии Кюри. Радиация…
Вена
Имперская столица Вена, величественная и медлительная, представляла собой плавильный котел из народов центральной и восточной Европы. В Вене — этом олицетворении австрийской утонченности и имперской надменности с ее позолоченными сферами и портретами женщин из высшего общества работ Густава Климта, витал дух свободы творчества. Здесь можно было послушать лекции Фрейда о важности секса в жизни человека, увидеть непристойные картины Эгона Шиле и почитать полные эротики романы Артура Шнитцлера. Эта свобода для более консервативных членов общества олицетворялась с вседозволенностью и даже развратом. Для консерваторов творческие инновации были неприемлемыми выходками, и подобная критика зачастую была направлена против евреев, многие из которых и были вовлечены в это «новаторство». Как это ни парадоксально, стоявший за либеральной трансформацией Вены бургомистр Карл Люгер придерживался антисемитских взглядов. Император Франц Иосиф, давший много свобод подданным империи, в том числе евреям, долго сопротивлялся назначению Люгера, считая его — что тоже несколько парадоксально — чересчур уж революционным, хотя Люгер боролся в совете города против партии либералов.
При всем богатстве и великолепии Вены, это был еще город бедняков — тысячи безработных и бездомных слонялись по улицам имперской столицы в поисках пропитания. Вена для интеллектуала представляла предмет размышлений на множество тем: история, империя, нация, культура, театр, опера, справедливость и прочее. Резюмируя про Вену словами одного из современников, можно было сказать, что «чудесная красота Вены хоть немного заставляла забывать о ветхости государства в целом».
Али Гасымбек принял Вену вполне радушно — она, конечно, уступала Парижу по «искрометности», но была интересна со всех точек зрения, как урбанистический центр империи. Он снял квартиру на улице Бергассе, где неподалеку жил знаменитый Зигмунд Фрейд. Али сделал это преднамеренно, так как надеялся попрактиковаться в психиатрии под руководством венской знаменитости.
Идею продолжить проживание в Европе и вообще стать психиатром у Али дома восприняли крайне негативно. Его отец, нефтепромышленник, который отправил своего отпрыска за знаниями в Европу, надеялся, что тот вернется и будет жить в Баку, и, что самое главное, женится на местной девушке, на одной из родственниц, на чем настаивала его мать. Отец надиктовал несколько гневных писем своему секретарю, и они дошли до адресата, но эффекта не возымели, несмотря на то, что отец пригрозил лишить сына материальной поддержки. Али был увлечен либеральными идеями и мечтал о революции. Имея поддержку своего лидера Эмиля Рума, он теперь особо не нуждался в деньгах отца.
Были и другие причины, из-за которых он не жаждал вернуться в лоно Российской империи, и в особенности на Кавказ. Париж его увлек не только прогрессом и знаниями, но и свободой. Свобода ему нравилась также и в личных отношениях между мужчиной и женщиной, так что он с презрением отнесся к идее жениться по желанию родителей. Он отписал отцу, что он твердо решил стать психиатром и пространно объяснил в письме, что это такое и почему ему необходимо пройти практику в Вене у одного из лучших умов в этом деле.