— Иди, я тут закончу. Сын тебя ждет.
Солнце заливало весенним светом двор, заставленный машинами, закатанный асфальтом вплоть до узких газонов, где не росло ни деревца, ни куста. Максим, спокойный и неулыбчивый, стоял возле джипа. Они обнялись. Бывший сменный водитель Георгия Марат, когда-то тоже отсидевший год или полтора за драку с поножовщиной, двумя руками пожал протянутую ладонь.
— Хорошо выглядите, Георгий Максимович, как с курорта.
— Только что без сувениров.
— Ага! — кивнул водитель, улыбаясь во весь рот. — Известно, какие оттуда сувениры.
Георгий все еще чувствовал слабость, но голова удивительным образом вдруг стала ясной, как после обморочного сна.
Они поехали мимо Таврического сада, по Литейному, по Невскому, и он с чувством радостного узнавания смотрел из окна машины на освещенный ясным предзакатным светом город. Проспект словно приветствовал его, обнимая по-дружески. Это было хорошо и странно, как вернуться в прежнюю жизнь, словно и не было двух лет в тюрьме, а только привиделось неприятное. Он испытывал давно забытое ощущение телесного счастья. И даже ноющее чувство голода — он ничего не ел весь день — лишь добавляло к эйфории яркие ноты. Теперь он мог забыть о распорядке еды и сна, предопределенном чужой, равнодушной силой.
Максим повез его в ресторан. Ужинать вдвоем с сыном было тоже странно и хорошо. Георгию хотелось шутить, усмехаться чужим шуткам; он говорил:
— Тюрьма учит только одному. Понимаешь, что без хорошего стейка и рюмки коньяка существование человека теряет смысл… Твоя тетка и моя жена изобрела универсальный способ, как сделать из мужчины монаха, заставить гулять и питаться по часам, заниматься спортом и самосозерцанием. Надо засадить его в тюрьму.
Сын вглядывался в его лицо, как смотрел когда-то в детстве, словно пытаясь ответить на какие-то важные для себя вопросы.
— Я уже давно совсем не пью алкоголь. Извини. Наверное, нужно придумать какие-то ободряющие слова, но я не уверен, что ты хочешь это слышать.
— Расскажи, как ты живешь, — попросил Георгий с искренним интересом.
Максим откинулся на стуле.
— В последнее время у нас много нового. Преодолеваем репутационные потери, как говорят маркетологи. Хорошо пошли смежные направления — демонтаж, переработка строительных отходов…
— Наверное, это не самое важное. Мне хочется знать, как вообще твоя жизнь? Что за история с Таней? Что у тебя происходит?
Максим опустил глаза.
— Собирался сообщить тебе, не было случая. Я, по-видимому, скоро женюсь. Она студентка, москвичка. На следующей неделе должна приехать в Петербург, я вас познакомлю.
— Что ж, отлично, — улыбнулся Георгий, про себя отмечая внезапную напряженность всей его позы. — Хорошая девушка? Ты давно с ней знаком?
— Да, мы встречаемся больше полугода. Это Кристина, старшая дочь Владимира Львовича.
Георгий испытал неприятное удивление. Он знал от Маркова и Карпцова, что Максим ведет проекты для компании Володи, но ему не приходило в голову, что сотрудничество зашло так далеко. Мысленно он перескочил препятствие: «Пусть сам решает, взрослый человек».
Совсем не хотелось думать о сложном. Важнее было простое и главное — свободен, здоров, снова пьян давно забытой ресторанной сытостью, готов к свершениям, какой бы призрачной ни казалась ему эта перспектива еще несколько часов назад.
— Что ж, любопытные новости. Мы еще поговорим… Конечно, это твой выбор.
Улыбчивая молоденькая миловидная официантка, по виду студентка на вечерней подработке, предложила выбрать десерт. Георгий с удовольствием задержал взгляд на свежем, ясноглазом лице.
— Пожалуй, можно попробовать вот это, с клубникой.
— Изменяешь своим пристрастиям? — не удержался от иронии Максим.
— Скорее, очистился от страстей постом и молитвами, — усмехнулся Георгий и тут же почувствовал желудком всю огромную усталость этого дня.
В машине, откинув голову и прикрыв глаза, он даже задремал на несколько секунд. Но когда издалека, с моста, открылся подновленный, окрашенный в цвет топленых сливок фасад дома на Мытнинской набережной, вновь ощутил нарастающее волнение. Он возвращался в «свою крепость», словно разоренный барон, потерявший власть, богатство и войско — все, кроме чести и родового замка. Соседнее здание, которое перед самым его арестом разобрали под реконструкцию, теперь было полностью отстроено. На секунду Георгию показалось, что в окнах квартиры блеснул свет, но затем он понял, что ошибся, принял желаемое за действительное. Его никто не мог ждать.
— За квартирой мы следили, — сообщил Максим. — Я вызвал Нину Ивановну, она прибралась к твоему приезду, в холодильнике есть продукты. Она сейчас работает в другой семье, но готова в любой момент вернуться. Я зайду с тобой, потом поеду. У меня еще дела сегодня.
Вместе они поднялись по лестнице, Максим передал ему ключи. Георгий вошел и чутко замер на пороге — ему снова показалось, что из-под двери гостиной мелькнул свет. Затем явственно раздался какой-то шорох, и следующую секунду он услышал голос Маркова:
— Лицом к стене, руки за голову!
Саша вынырнул из темноты коридора. Они крепко обнялись.
— Ну что, бродяга? А похудел — аж приятно щупать. Вот что значит под заботой государства…
— Еще раз услышу «лицом к стене» — ударю больно, — предупредил Георгий.
Марков разомкнул объятия.
— Ух, Измайлов, душа моя! Уж теперь мы наворотим. Бог не фраер… Покажем сукам, кто в хате хозяин, а кто — хавир для отмазы.
— Хорошо, что заехал. Выпьем сейчас… А то я уже приготовился с зеркалом чокаться.
— Понятно, выпьем! Только пойдем, кое-что покажу.
Он повел Георгия по коридору, распахнул дверь.
Свет в гостиной вспыхнул внезапно и ярко, дружный радостный вопль десятка молодых голосов заставил Георгия отпрянуть. Обнимаясь по очереди с Казимиром, Эрнестом, Фредом Дорошевским и снова с Марковым, Георгий с изумлением оглядывал комнату, украшенную воздушными шарами, гирляндами и даже баннером с приветственной надписью. Голенастые девочки-модели сначала переминались поодаль, но когда Марков сделал им знак, тоже с визгом кинулись обниматься.
— Ну-ну, свистульки, задушите человека! — ворчливо прикрикнул на девиц Казимир. — Давай-ка штрафную.
— С воз-вра-щением! — Гости дружным хором сопроводили налитую рюмку. Георгий вспомнил про баню с девочками и тут же подумал: «Пусть идет, как идет».
— Ну что, мин херц? Нашу, родную? — крикнул из угла вездесущий Марков, включая на полную громкость «Владимирский централ».
К Георгию потянулись руки с бокалами; зазвенел, соприкасаясь, хрусталь. Только после третьего тоста он смог остановиться и отдышаться.
Блюда с закусками на обеденном столе быстро пустели. У бара хлопотал Эрнест. Модели передавали друг другу тарелки и коктейли. Здесь была девушка, с которой какое-то время назад встречался Максим, — брюнетка с нежным фарфоровым румянцем. Георгий узнал и кое-кого из юношей, одно время в охотку сопровождавших начальство в сауну после корпоративных вечеринок. Как и раньше, вечность назад, его взгляд выхватывал то одно, то другое лицо из группки долговязых хохочущих вакханок и дионисов, скользил по нежному очерку шеи, по мускулистой гладкости плеча. Он уже не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего.
В тюрьме, помимо прочих открытий, Георгий осознал, насколько счастливо складывалась вся его прежняя жизнь, в которой были и беспечные, и тягостные связи, и настоящая страсть, и покупной секс, но не потный, изматывающий, разъедающий душу страх перед разоблачением. Все методы давления и шантажа, которым он подвергался, так или иначе затрагивали его сексуальные пристрастия, и впервые в жизни он доподлинно ощутил, какое мощное оружие сам вложил в руки своих врагов. Заключенные в тесноту вынужденного общежития мужчины были снисходительны к любым грехам стоящего на высших или равных с ними ступенях тюремной иерархии, но сладострастно зверствовали, когда предоставлялся случай унизить другого. Тюремное начальство манипулировало неустойчивостью этой структуры, и любой случайно брошенный взгляд или пущенный слух в одну ночь мог превратить какого-нибудь жизнерадостного парня в «проколотого петуха», сгорбленную тень с затравленным взглядом.