— Кстати, слышали, Юлдашева в Лондоне замуж вышла? — вспомнил Добрыня. — Вроде за члена королевской семьи. Герцог какой-то или что. Впускает ей веселого дельфина в те же дырки.
— Ага, Кожухова говорила, ее подруга, — подтвердил Радик. — В Таиланде встретили. Идет такая, тряпка на башке, браслеты на ногах. Живет в Шри-Ланке, таскается по монастырям. Впаривала нам буддизм. По мне, так нормальный человек не поведется на всю эту хератищу.
— Конечно, буддизм — это тебе не дуговая сварка, — пожал плечами теперь всегда насмешливый Добрынин.
— А что слышно про Котова? — вспомнил Максим, взглянув на пустой стул.
— Звонил тут намедни, — оживился Андрей. — Типа встретиться-поговорить… Я так понял, человек работу ищет.
— Чего там, последний край? — поинтересовался Радик, щедро приправляя кетчупом марсельскую уху.
— Да, говорят, прокинули их на большие бабки, мать чуть ли не квартиру продает, — подтвердил Добрыня. — А Котов сам же ни рубля не заработал за всю жизнь. Только книжки читал. Один голимый пафос.
— И что, возьмешь его? — спросил Максим.
— Ну нет. Тебе, может, нужны кадры? Пристрой старого друга. Манагером каким-нибудь. Доброе дело сделаешь.
— Это полная засада, что друзья, что родственники, — заявил Радик с набитым ртом. — У отца моего принцип, и я тоже поддерживаю. Хоть сколько им плати, насрут и тебе же предъяв накидают. Еще и бабки крысить будут себе на карман, страха-то нету.
Добрыня глубокомысленно кивнул.
— Истину глаголешь, сын мой. А ты-то как, Максимен, жениться еще не надумал?
— Надумал, — зачем-то признался Максим.
— На этой своей, из Ярославля? — сощурился Добрынин. — У нее вроде ребенок от тебя?
— Это не мой ребенок, — оборвал его Максим, жалея, что поддержал неприятную тему. — Нет, я женюсь на другой.
— Тоже с уклоном в модельный бизнес?
— Даже близко нет.
Жующий Радик задал еще один бестактный вопрос:
— Папон-то твой с зоны откинулся? Или срок намотали?
— Отец не в зоне, а в изоляторе, — проговорил Максим. — Уже прошли слушания… заседание на будущей неделе. Его, скорее всего, оправдают.
— И как ты с ним делиться будешь? Два медведя в одной берлоге не живут.
— Почему тебя это волнует? — Максим, уже не скрывая брезгливости, смотрел на чавкающего приятеля.
— Да просто. Ты ж вроде как приподнялся, прибыль какую-то говнячишь. А он придет и возглавит, а тебя снова задвинет рекламой рулить… Кстати, как ему там, в Крестах, не сменили тариф «активный» на «пассивный»? Просто интересно знать.
— Не обольщайся, свинину мой отец употребляет только в жареном виде, — ответил Максим уже довольно грубо.
Добрыня неожиданно поддержал Максима.
— Да, чего это тебя в зайчики потянуло, Жирный? Ты ж вроде говоришь, нормально все с женой… Дать тебе контакт хорошего сексолога?
— Дать тебе хорошего пинка? — огрызнулся Радик.
Еще какое-то время они обменивались неумными остротами и ели, запивая пряные блюда негазированной водой. Максим поднялся, не дожидаясь десерта, сославшись на дела.
Он и в самом деле решил ненадолго заехать в офис, чтоб подписать повестку общего собрания и закрыть договор с подрядчиком. Прощаясь с приятелями, понял, что они приготовились уже вдвоем обсудить его персону, как только что обсуждали Котова. Но не это было причиной кислой послеобеденной отрыжки на душе. «Два медведя в одной берлоге». Странно, что именно Радику удалось сформулировать мысль, смутно беспокоившую Максима последние месяцы, когда в судебном процессе отца наметился благоприятный перелом.
Максим часто думал о тех качествах, которые помогали отцу хладнокровно принять испытание, сломившее бы многих. Во время нечастых тюремных свиданий он пытался уловить в голосе, во взгляде, в резком очерке похудевших скул признаки неизбежной слабости — жалобу, тоску, упрек судьбе. Но отец держался стоически, описывал свой быт и отношения с сокамерниками в юмористическом ключе, посмеиваясь над собой, и за этим смехом стояло не юродство отчаяния, но трезвость и воля к жизни. Эрнест Карпцов, который виделся с ним на правах адвоката почти каждую неделю, рассказывал, что тот много читает, в том числе литературу по экономике и финансовому анализу, качает мускулы и даже начал осваивать йогу. В свои дальнейшие планы отец Максима не посвящал, но можно было предположить, что по выходе на свободу тот захочет получить возвраты по счетам от бывших партнеров, семьи Сирожей, хорошо нагревших руки на разорении чужого бизнеса.
Оставались невыясненные вопросы и в деле с тройным убийством, организацию которого отцу пытались вменить в начале расследования. За отсутствием прямых улик следствие не смогло доказать его причастность к загадочной казни криминального авторитета Лени Свояка и его подручных. Но Максим почему-то был уверен, что по выходе на свободу тот захочет сам разобраться в подробностях этого дела, до сих пор не раскрытого. Так или иначе, Максим не мог избавиться от тревожных ощущений, думая о том, какие перемены принесет в его налаженную жизнь возвращение отца.
Голос Лары пробивался сквозь какой-то технический шум и от этого звучал сипло и грубовато.
— Я в аэропорту, еду в город! У меня две встречи, потом в гостиницу, часов в десять — у тебя.
— Заехать? — предложил он.
— Не надо, дорогой. Просто будь дома.
Их связь с Ларисой началась больше года назад, как-то стремительно, без романтических прелюдий. Помогая Максиму разбираться в налаженных отцом финансовых схемах, посвящая в тайны оффшорной каббалистики, Лара с самого начала дала понять, что интересуется им не только как деловым партнером. Максим без раздумий взялся завершить начатую отцом операцию по перемещению активов фонда в «незасвеченные» банки и отчитался за каждый доллар. По закрытии этой многоступенчатой сделки Лариса приехала в Петербург и отдалась ему в гостиничном номере с той же спокойной доброжелательностью, с какой обсуждала детали сотрудничества. Предупредила, когда приедет в следующий раз.
Они стали встречаться — в гостиничных номерах, в квартире Максима, всегда на короткое время, что придавало этим свиданиям особую цену, от раза к разу повышая градус чувств. За передвижениями Ларисы часто следили журналисты, к тому же она не хотела выставлять в смешном свете своего постоянного партнера, вице-президента компании, с которым продолжала многолетние почти семейные отношения. Про высокопоставленного мужа они почти не говорили, но Максим не мог представить, чтобы Лара стала говорить о нем неуважительно. Только иногда она шутила: «Когда в семье всего один муж, он вырастает эгоистом».
Максим сам не до конца понимал, что его так зацепило в Ларисе. Конечно, ему льстил интерес известной и очень состоятельной женщины, нравилось обладать ею, хотя в сексе она была консервативна и предпочитала самые безыскусные способы. Загадку ее притягательности нужно было искать не в области нежных чувств. Миниатюрная, моложавая, усредненно-миловидная благодаря усилиям косметологов и врачей, она была словно железной изнутри, неспособной на слабость. И странным образом Максима привлекала эта жесткость — упругая, звенящая, непохожая на деревянную твердость деда, негибкость Марьяны или благородный металл внутренних доспехов отца. Ее булат закалялся в кузницах бажовских сказов, в избах-кострах староверов, в доменных печах советских пятилеток, в пламенной крови ее родителей-комсомольцев, с изобильной Украины уехавших по зову партии «осваивать севера».
Ко всему прочему, Максима завораживала способность Ларисы стратегически просчитывать каждый свой шаг и его последствия. На Рождество, когда она с дочерьми и семьей брата отправилась на горнолыжный курорт в Сьерра-Невада, а Максим поехал за ними и поселился в отеле неподалеку, она, видимо, уже предполагала, чем закончится это путешествие. Максим заметил, что становится предметом ссор между «девочками», и только тогда Лариса открыла свой план — женить его на старшей дочери. Когда он изумленно рассмеялся, она спокойно возразила: