Промозглый субботний вечер — идеальное время для воссоединения семьи на почве домашней работы или группового преступления. Сестрица затеяла перестановку, генеральную уборку и небольшой киднеппинг. Ну совсем небольшой. И я, в общем-то, разделяла ее намерения.
К тому моменту я, засевая душу своей подопечной семенами зла, сама вполне созрела. Для злодейства.
Чтобы повышать сопротивляемость ЧУЖОГО человеческого тела и души, быть злодеем необходимо. Добрые люди такими гадкими вещами брезгуют. Они лучше выслушают слезливую исповедь тряпки и неудачника, одолжат ему денег, пустят переночевать, похлопочут о работе для него, заступятся за него перед сплетниками и насмешниками… Но создавать из говна пулю? Помилуйте, зачем нужна вся эта грязная работа?
Которая к тому же не только грязная, но и сложная.
Если бы мне довелось снимать фильм о превращении нормального человека с уязвимым телом и душой в непрошибаемого маргинала с повадками одинокого хищника, я бы не зацикливалась на стандартных сценах: а) увеличения мышечной массы, б) фехтования ручным и древковым оружием, в) стрельбы из всего подряд.
Самые странные изменения в этом процессе претерпевает душа.
Душа похожа на дерево, которое еще в детские годы определилось со своей формой, решило, какую крону приобретет — пирамидальную, плакучую, зонтичную… И вот растет себе эта крона, растет, заполняя давным-давно намеченный объем, ее понемножку стригут и окультуривают, но никто, по большому счету, не пытается сделать из пальмы елку.
Но бывают обстоятельства, когда и пальма должна сделать выбор: умереть или стать елкой. Ну, второе попросту невозможно. Значит, остается первое? Не всегда. Можно умереть ровно настолько, чтобы притвориться елкой. Меньше потреблять солнца и дождя. Не растить на себе огромных питательных плодов. Не ждать, что вот-вот придут добрые люди и перенесут тебя с холодного крыльца в теплую оранжерею…
Пожилую страдалицу, встреченную мною в Горе, переделывать было поздно. Вот уж кто бы умер, так умер! Со всем своим удовольствием и со всеми атрибутами мученичества. Перековать мученика на бойца? Проще перековать орало на меч… Как ни старайся, а выйдет хреново.
Так что под улыбчиво-жестоким взглядом Морехода я, словно белка, переместилась по стволу подвластной мне души туда, где Викинг еще не была Викингом. Где молодая девушка, влюбленная в неподходящий, по мнению старших, объект, отстаивала свое мнение — путем недеяния того, что было велено, и неизменения вопиющего поведения на благонравное.
И отняла у девчонки всех, кто мог бы ее понять и провести по жизни за ручку. Их и было-то немного — мать да любимый человек. Вдобавок я подвела сиротку под кандалы, под одиночество, выедающее душу, под нестерпимое желание выжить, выжить во что бы то ни стало.
Главное в каждом деле — баланс.
Качаются весы, качаются. Чуть больше одиночества на одну чашу, чуть меньше надежды — на другую, — и у вас на руках аутист, который при опасности отключается, точно напуганный опоссум. Вернуть надежду, одиночество оставить — и получаете параноика, верящего в свое оружие и животные инстинкты с неистовостью фанатика. Уменьшаем дозу веры — опять нехорошо. Подопытная душа начинает кричать во сне, выть на луну — и неуклонно превращается в доходягу, ищущего забвения по опиумным притонам.
Мореход, наблюдая за моими стараниями, хохотал зловещим смехом, распугивая чаек, и наконец прозвал меня дьяволом-хранителем.
Через несколько то ли дней, то ли лет душевной качки я осознала: желание выжить — не цель, а инструмент. Нельзя окружить ореолом вожделения киркомотыгу или маникюрные ножницы и ждать, что душа оживет и потянется к идеалу. Идеал — за пределами выживания. Ради того, чтобы обрести нечто, недостижимое в смерти, человек готов бороться со смертью за свое опостылевшее тело.
Мечта о комфортной жизни, пришедшей на смену каторжным мукам, — идеал, подходящий для мужчины. Мечта о мести, осуществить которую можно только на свободе, — идеал, пригодный для женщины. Особенно для женщины, которую не отвлекает от мести ни любовь, ни семья, ни хозяйство.
Вот ради чего я стала Каменной Мордой.
Каменная Морда была одновременно подсказчиком и мучителем. Я слилась с ненавистным голосом в голове, изводившим меня многие годы, — и впилась в мозг Викинга. С той только разницей, что бедной заключенной Каменная Морда являлась и наяву, вылезая из стен и скал у развилок жизненного пути. Морда непрерывно намекала на тайный заговор, благодаря коему девушка из приличной семьи и докатилась до жизни такой. В ее речах каждое слово разжигало жажду мести и желание вершить суд правый или неправый, но скорый и суровый — как минимум.
Хорошо, что в верхнем мире попросту не существовало историй про Эдмона Дантеса, графа и маньяка, а то бы Викинг мигом просекла в поведении Каменной Морды приемчики аббата Фариа, просветителя и следователя…
То лаской, то таской я подводила ожесточившуюся душу к одной мысли: простить им этого нельзя! Не уточняя, кому «им» и чего «этого». К моменту бегства Старого Викинга с кичи (я была уверена, что ей необходимо сбежать, а не отмотать срок и идти себе на свободу с чистой совестью) я надеялась довести Викингова недруга до полного душевного и телесного разложения… Такую мразь и без конкретной вины прихлопнуть не жалко!
Словом, у меня была уйма планов на будущее. Хотя мысль о "перед смертью не надышишься" регулярно приходила в голову. И сейчас, слушая Майку, я понимала, в каком деле мне бы стоило испытать свое… пожилое детище в седых косах и маскирующих татуировках.
А Майя Робертовна, пыхтя и нажимая на шкаф в стратегических точках, все излагала мне свои планы и излагала:
— Они, конечно, идиоты, причем оба. Не в клиническом смысле, а в бытовом. И притом ролевики. Тоже оба. Рыцарь Ахрендир и его полуэльфийская возлюбленная Ахрениэль — или что-то в этом роде. Ездят на сборы. Оружие куют, плащи с сапогами тачают, под бздынник какой-то поют — то орочьи частушки, то рыцарские гимны, не знаю, что гаже. Дерутся стенка на стенку, у местных картошку жрут, словно колорадский жук… Пф-ф-ф-ф-фу-у-у… — шкаф, безнадежно ахнув, встал в предназначенный ему судьбой простенок. Я принялась пихать книги на полки. — Стой! Офигела? Надо их щеткой потереть! Смотри, пыль как въелась. Щас! — и великая гигиенистка по имени Майя метнулась в ванную.
— Герк, че делать будем? — угрюмо буркнула я племяннику, глубокомысленно ставящему диван на попа. Это был единственный способ переноски дивана в одиночку из одного угла в другой. Геру этот способ не смущал.
— А что? — искренне удивился мой могучий родич. — Я снизу подлокотник тряпочкой обмотал, не бойся. Вот занесу его в тот угол, опущу — и тряпочку размотаю…
— Герка! Дубина ты народной войны! — застонала я. — Ты чего, не слышал, что мать предлагает? Это ж статья! Откажись, Герочка, Христом-богом прошу, давай я сама, мне-то ничего не будет, я сумасшедшая со справкой!
— Но все-таки не ниндзя, — покачал головой Гера. — В одиночку не справишься.
И тут я увидела, что Майя Робертовна стоит в проеме, сложив ручки на объемистой груди (из одной ручки жалобно выглядывала намыленная щетка) и постукивает носком тапка по полу. Я немедленно прекратила сопротивление.
— Значит, сперва я должна поговорить с этой парой, гм, юных эльфов, определить, насколько они нормальны, а потом украсть их с собственной свадьбы?
— С помолвки. И только его. Девчонка будет ждать тебя с машиной у Поклонной горы, знаешь, поближе к Давыдково и к мосту, — углубилась Майя Робертовна в ненужные детали. То ли твердо решила, что ее план гениален, а бог — в деталях, то ли все-таки испытывала некоторую неловкость.
— А почему сама отлыниваешь? — ехидно осведомилась я. — Вот и сходила бы на дельце, развеялась! Или на стреме постояла бы, а то вдруг девчонка сдрейфит? Как нам тогда от погони уходить? На сто тридцатым автобуси? — в голосе моем неожиданно прорезались сварливо-пенсионерские нотки.