Я демонстрировала весь набор моделей поведения, типичных для молодого, стеснительного, но избалованного отпрыска знатного рода. Соблюдала церемониалы. Принимала ухаживания дам. Вела дозволенные речи. Смотрела на своего будущего палача глазами молодой лабораторной собаки, которая ничегошеньки не понимает, сколько ни толкуй про животное предчувствие.
А уж как мой названный братец на меня смотрел — это отдельное хокку! Вернее, юэфу* (Жанр традиционной китайской лирической поэзии, возникший в эпоху Хань (206–220) — прим. авт.). Он был так доволен тем, что все сходится один к одному! Что он, добряк этакий, подарит мне перед смертью возможность оттянуться и оторваться! Что убьет он меня не больно, каких бы лишений ему это ни стоило!
Геркулес мой извелся от желания надрать нашему высокородному киллеру его породистые уши. И наконец, надумал ужасное. Духовный отец называется. Наставник знатной молодежи. До утра потерпеть не мог!
Ведь это именно Дубина, мой косноязычный скуднолексиконный мал-малаговорящий друг, помавая руками, затянул речугу о чуде Поднебесной — о Саде яшмовых баб…очек. Бабочек. Но яшмовых. А что, есть такое чудо? Все-таки воображение Каменной Морды неистощимо.
Венценосный безумец сиял. Мало того, что он всю ночь промурыжил приговоренного на великосветской тусовке, он его — то есть меня — еще и одарит неземным наслаждением лицезрения этих самых бабочек. Вот прямо сейчас и одарит. Мы уже на пути в Сад. И никого с собой не возьмем, так и отправимся — налегке.
Самоуверенные люди эти китайские деспоты! Я бы хоть какого-никакого телохранителя, а прихватила. Не самому же в родственной крови пальчики холеные марать.
Да и Геркулес опять же. Каким бы сушеным хреном — из-за волшебных наваждений — он ни выглядел, а вдруг у него ушу* (Общее название для всех боевых искусств, существующих в Китае — прим. авт.) из ушей лезет? При таком шифу попробуй убей какого-нибудь… братца названного, малахольного. "Он как крикнет, меч как жикнет — голова летит долой. С ней подмышку он вприпрыжку возвращается домой". Сцена из поэмы «Бармаглот» в Саду яшмовых бабочек.
Кстати, Сад оказался… ничего себе.
Я уж было представила ужасающую череду изделий из поделочного камня — и всё бабочки, кузнечики, шмели всякие. Ужас полосатый в полтора человеческих роста. Глюк Медной горы. Моровое поветрие художественных салонов. Нет уж, с возмущением ответила Каменная Морда в моем сознании. Такую безвкусицу мы с гневом отметаем. До сих пор все было шинуаз шинуазом, без всяких там каменных цветов. И не ждите, что я проколюсь. Лучше занимайтесь своим делом.
Словом, бабочки были живые. Всех оттенков яшмы. Очень изысканный подбор цветов. Ни одной настолько тропической, чтоб резала глаз кислотностью раскраски. С яшмовым великолепием дивно сочетались и цветы, и травка, и деревца — всё этак гармонично, трудоемко, энергозатратно, утонченно. Прям даже неловко пачкать кровью тщательно подогнанных друг к другу флору и фауну.
Но, как говорила О'Рен Иши* (Героиня фильма "Убить Билла" — прим. авт.): "Зачем медлить со смертью в таком красивом саду?" Усладив взор свой "яшмовым устремлением", мы с Дубиной нехорошо переглянулись. Разомлевший тиран глянул в нашу сторону — и аж застыл в облаке бабочек.
Потому что увидел нас во всей красе. Жилистую седую тетку со сломанным носом, татуированным лицом и восемью косами. Рыжую скалу в кривых рубцах, с кроткими голубыми глазами и с граблями до колен. А вы тут беспомощного мальчишку с беспомощным же старцем не видели?
Не-а. Не видели. Как-то не довелось, ваше величество, или как там тебя.
Мы, конечно, дали ему возможность нас расспросить — со свойственным ему маниакальным тщанием. Чего он только не пожелал узнать: да кто мы, да откуда, да как сюда проникли, да куда дели намеченную жертву… Ну и что мы могли ему ответить? Престидижитаторы* (Устаревшее название фокусников, использующих силу, ловкость, гибкость пальцев и особенно запястий рук — прим. авт.) холодного оружия, проездом из Измайлово в Фили, на огонек заглянули?
В общем, Дубина еще что-то мямлил, когда я ткнула его величество в основание черепа ножиком, до того натиравшим мне лодыжку. Ножик скользнул под свод черепа сам собой и сломал деспоту шею. Задание было выполнено. Я освободилась и исчезла из этого мира.
"Дуйбуци, цзайцзян* (Извините, до свидания (кит.) — прим. авт.), дорогие мальчики и девочки!" — мысленно охнула я, глядя на осевшего на пол отца сэра Галахада. Вбежавшие гости замерли на пороге. Я беспомощно поглядела на Майку. Она исподтишка показала мне большой палец. Yes, we did it!
Весь вечер я разрывалась между восприятием Старого Викинга и своим собственным. Верхний и нижний миры накладывались друг на друга, как при комбинированной съемке. Реальность двоилась, истекая глюками, порожденными навалившимся психозом. Различать, где истинные объекты, а где воображаемые, становилось все труднее.
Положение усугублялось честолюбием отца Саши-Галахада.
Он и вполовину не был так ужасен, как его аналог из верхнего мира. Просто чиновник средней руки, забогатевший в шальные 90-е, но не настолько, чтобы богатство удовлетворило его амбиции. Пузастый мужичонка с комплексом Наполеона, дозревший до модели поведения "домашний тиран". Сашина помолвка была всего лишь данью его жажде власти.
А я была символом этой самой власти. Майка сделала из меня женский вариант Хлестакова.
Не знаю уж, чего она ему наплела, пользуясь тотальной малограмотностью советского чиновника, ударившегося в бизнес и редко смотрящего телевизор. Наверняка он решил, что на мероприятие к нему затянуло нобелевскую лауреатку. Или пулитцеровскую. Что было для него одно и то же.
Вот он и ходил за мной, как пришитый, оберегая от приставаний родни и гостей. Свое общество Галахадов папаша почитал наилучшим из всех возможных. Я не возражала: должна ж я была развязать руки Майке и Гере, чтобы те вскрыли папашин кабинет, достали из стола Сашин паспорт, неделю как предусмотрительно отобранный у своенравного владельца, вывели нашего подопечного в зимнюю ночь и с рук на руки передали подруге жизни?
Слава богу, семейство сэра Галахада не было настолько богато и осторожно, чтобы обрасти всякими профессиональными секьюрити. И замок в столе был совсем простой. В том смысле, что Гере было пофигу, какой там замок. Он просто сломал панель стола и вырвал ящик, на который Саша указал пальцем.
А тем временем я, путаясь во вселенных, вовсю давала гастроль, подогревая самомнение хозяина и хозяйки. Которая ходила за мужем хвостиком. Видать, боялась, что уведу. Еще бы, такая добыча — лысенький дядечка с рецидивом кризиса среднего возраста и с проскальзывающим в речи фрикативным «г»! Не устоять.
Но когда «добыча» вздумала показать мне коллекцию оружия, хранившуюся не где-нибудь, а именно в кабинете, я поняла: амба. Я больше не контролирую ситуацию. Все, что можно было сделать — войти первой. Увидев на фоне окна шкафоподобный силуэт Герки, я с перепугу схватилась за стену. Под пальцами у меня что-то звякнуло и отвалилось. Что-то длинное, тяжелое, с тупыми ребрами. Хозяин врубил свет, а я врубила ему этим чем-то по шее. От удара кавалерийской саблей тати* (Длинный японский изогнутый меч (длина клинка от 61 см) — прим. авт.), даже в ножнах, отключился бы и мой племянник дорогой, качок и олух.
Впрочем, Герка-то меня и спас от неминуемого уголовного преследования с последующим принудительным лечением. Оглядев поле битвы, Гера одним махом оторвал от стены стенд с декоративными японскими железяками. Подделки для туристов. Фу.
Грохот раздался такой, словно на голову нам с пролетающего истребителя упала авиабомба. Упала, но не взорвалась. Через пять секунд в помещении было полно народу. Но к их приходу все было готово.
Гости, застыв на пороге, еще добрую минуту наблюдали, как Герка, пыхтя "Щас-щас!", поднимал рассыпавшийся на детали стояк, а я так и окаменела с тати в руках, будто принцесса всея Поднебесной над поверженным врагом. И началась суматоха.