Выбрать главу

Когда путники снова выбрались на тропинку, пали сумерки. Западный ветер вздыхал в высоких кронах. Перешептывались листья. Стало беспокойно, как часто бывает на лесных дорогах перед наступлением ночи. Быстро темнело. Меж деревьями на востоке зажглась звезда. Хоббиты шагали в ногу, это подбадривало, а чуть погодя, когда звезд на небе прибавилось и они заблестели ярче, тревога прошла, и они думать забыли о копытах и всадниках. То один, то другой принимался напевать (истинно хоббитская привычка — напевать при ходьбе, особенно если идешь к дому, а время — к полуночи). Обычно поют про ужин, про кровать, а тут вдруг Пиппин затянул прогулочную, хотя, конечно, про кровать и ужин в ней тоже было. Слова принадлежали Бильбо, а мотив был древний, как эти холмы. Фродо выучил песню давно, во время прогулок с дядей по долине Водьи и долгих разговоров о Приключении.

Поют поленья в очаге, Подушка ластится к щеке, Но ноги сами нас несут За поворот — туда, где ждут Цветок, былинка, бурелом– Их только мы с тобой найдем!    Ждите нас — холмы, поток —    Путь далек! Путь далек!    Камни, травы, луг в росе —    Ждите все! Ждите все!
За поворот! Там встретят нас Безвестный путь, секретный лаз. Их миновали мы вчера, Но, может быть, теперь пора Найти ту тропку в глубине, Что мчится к Солнцу и Луне?    До свиданья — терн, репей…    В путь скорей! В путь скорей!    Плющ, шиповник, бересклет —    Всем привет! Всем привет!
Дом позади, мир — впереди. Нам уготовано пройти, Покуда шлет лучи звезда, До грани ночи. А тогда — Мир позади, дом — впереди, Обратно позовут пути!    Тень и темень, мрак и ночь    Сгинут прочь! Сгинут прочь!    Дом, тепло, обед, кровать —    И поспать… И поспать…

Пиппин еще дважды звонко пропел припев, но тут Фродо остановил его:

– Тише! Опять копыта!

Они вслушались, замерев на месте. Действительно, издалека доносился топот. Быстро и бесшумно они юркнули с тропинки в кусты и укрылись в густой тени дубов.

– Не забирайтесь далеко, — предупредил Фродо. — Я хочу посмотреть.

– Ладно, — согласился Пиппин. — Только бы нас не унюхали.

Перестук копыт приближался. Убежище они выбрали не самое надежное, но другое искать было поздно. Сэм и Пиппин притаились за огромным замшелым стволом, а Фродо — немножко ближе к тропинке. Она одна серела в звездном свете, а луны не было. Внезапно наступила тишина. Фродо вгляделся и с трудом различил силуэт всадника. Он бы ничего не увидел, но фигура в седле медленно раскачивалась из стороны в сторону, темнея на фоне деревьев. Конь остановился как раз против того места, где хоббиты сошли с тропы. Сомнений не было! Фродо даже почудилось, что он слышит знакомое сопение. Тень соскользнула с коня! И вот уже, почти неразличимая во мраке, крадется к ним!

На этот раз желание немедленно надеть Кольцо овладело Фродо нестерпимо. Он не успел даже подумать о нем, а рука уже нащупала цепочку в кармане. И в этот миг тишину ночного леса нарушили совершенно неожиданные звуки. Песня послышалась вдалеке и смех, звонкий, как колокольцы! Чистые голоса взлетали и падали в воздухе, пронизанном звездным блеском. Черная тень резко выпрямилась. Она была уже недалеко, но теперь как–то неуловимо отступила к дороге, странным, неестественным движением взлетела и седло, и конь (а может, призрак коня) растаял в ночи. Фродо перемел дух.

– Эльфы! — воскликнул Сэм сиплым шепотом. — Разрази меня гром, эльфы, сударь! — Он так и рванулся бы напролом сквозь чащу, не удержи его Фродо с Пиппином.

– И верно, эльфы, — подтвердил Фродо. — В Шире–то они не живут, но весной и осенью, бывает, проходят Залесьем в сторону Башенных Холмов. Надо же, как кстати! Вы–то не видели, а ведь Черный Всадник крался к нам, сюда, а песня его спугнула. Он тут же убрался, как только голоса услыхал.

– С эльфами–то как? — спросил Сэм, слишком возбужденный, чтобы отвлекаться на какого–то всадника. — Мы разве не пойдем посмотреть?

– Да они ведь сюда идут, не слышишь разве? — остановил его Фродо. — Подождем здесь.

Пение приближалось. Один светлый и сильный голос верховодил. Фродо немного знал язык Дивного Народа, а Пиппин с Сэмом не знали вовсе, но голос пел словно о чем–то давным–давно знакомом и родном. Во всяком случае, Фродо понял так: