– Помогите! – закричали Фродо и Сэм, бросаясь к нему с протянутыми руками.
– Тише, тише! Стойте здесь! – воскликнул незнакомец, поднимая ладонь, и хоббиты замерли на месте, словно кто–то внезапно превратил их в столбики. – Ишь как разлетелись! Что кузнечные мехи, оба распыхтелись! Знаете меня? Так знайте: я – Том Бомбадил. Рассказывайте, что там у вас случилось? Том сегодня торопится. Не поломайте моих кувшинок!
– Моих друзей защемила Старая Ива! – воскликнул Фродо, задыхаясь.
– Господина Мерри зажало в дупле! – подхватил Сэм.
– Что?! – подпрыгнул Том Бомбадил. – Старуха Ива? Только и всего–то? Ну, этому горю пособить несложно. Знаю я, чем ее пронять. Ну, старая карга! Да я ей все печенки заморожу, если опять баловать вздумает. Вот запою ей корни, будет знать! Такой ветер подниму – не то что листьев, ветвей недосчитается! Ох уж мне эта Старая Ива!
Он бережно опустил на траву кувшинки и поспешил к Иве. Из дупла торчали только пятки Мерри – дерево успело втянуть беднягу еще глубже. Том приложил рот к дуплу и что–то запел вполголоса. Слов хоббиты разобрать не смогли, но Мерри явно приободрился и задрыгал ногами. Том отскочил в сторону, отломил одну из веток и ударил ею по стволу.
– Ну–ка, Старая Карга, выпускай добычу! И о чем только ты думаешь, голуба? Ты должна спать – и все! Вкапывайся глубже! Ешь землю! Пей воду! Спи крепче! Слушай Бомбадила!
Он ухватил Мерри за ноги, дернул – и рывком вытащил из внезапно раскрывшегося дупла.
Раздался оглушительный треск. Ствол расселся, и Пиппин вылетел на траву, словно ему дали хорошего тычка. Оба дупла, громко щелкнув, закрылись. Дерево содрогнулось от корней до верхушки – и наступила полная тишина.
– Спасибо! – один за другим пролепетали хоббиты.
Бомбадил покатился со смеху.
– Ладно, ладно, дружочки! – воскликнул он, отсмеявшись и заглядывая каждому в лицо, для чего ему пришлось наклониться. – Сегодня вы пойдете ко мне домой! Стол уже накрыт – желтые сливки, медовые соты, белый хлеб, масло! И Златовика дожидается. Ужин долгий – хватит времени на расспросы. Спешите за мной, да поторапливайтесь!
С этими словами он поднял свои кувшинки, махнул рукой, приглашая следовать за ним, и, приплясывая, поскакал вперед по тропе, распевая какую–то несусветицу.
Донельзя удивленные, не до конца еще веря в спасение, хоббиты не нашли, что сказать, и молча поспешили за Томом. Но угнаться за ним было непросто. Вскоре чудесный избавитель скрылся за камышами, а песня стала отдаляться и затихать – и вдруг голос долетел с удвоенной силой:
Песня оборвалась. Почти сразу же позади, за деревьями, скрылось и солнце. Хоббитам вспомнился Брендивин в косых вечерних лучах, окошки родного Бэкбери, где в этот час зажигаются сотни огоньков… На тропу легли исполинские тени. Кривые стволы и темные ветви угрожающе нависли над тропой. От реки пополз белый туман, курясь тонкими завитками над водой, запутываясь в корнях прибрежных деревьев. От земли поднимался, смешиваясь с густеющими сумерками, таинственный пар.
Вскоре тропу стало едва видно в темноте, и хоббиты помаленьку выбились из сил. Ноги словно свинцом налились. Странные звуки доносились из кустов и камышей, как будто там таился кто–то невидимый; а когда друзьям случалось глянуть вверх, на постепенно бледневшее небо, то видно было, что с высокого берега, ухмыляясь, пялятся вниз корявые, перекошенные рожи[123]. Хоббитам начинало казаться, что Леса не существует, что они просто видят какой–то зловещий сон и пробуждение не наступит никогда.
Ноги уже почти не слушались их, когда тропа заметно пошла вверх. Река вдруг зажурчала, и в темноте мелькнула белая пена порога. Деревья внезапно кончились, остался позади и туман. Друзья вышли из Леса и оказались среди привольно колышущихся трав. Речка превратилась в быстрый ручеек, который, поблескивая в лучах звезд, высыпавших на небосвод, весело бежал по камням навстречу.
Трава под ногами стала короткой и шелковистой, словно здесь ее часто косили или подстригали. Кусты на окраине Леса больше напоминали живую изгородь. Дорожка – теперь ее снова было хорошо видно – шла дальше, ухоженная, выложенная по краям камнями. Петляя, она взобралась на покрытый травой холм, серый в звездном свете. За ним виднелся другой, еще выше; на склоне его стоял, светясь огнями, дом. Тропка сбежала вниз – и снова устремилась в горку по мягкому дерну, навстречу огням. Сноп яркого желтого света упал на траву – это растворилась дверь. Вот и дом Тома Бомбадила! Вверх, вниз, под гору, еще немного вверх – и цель достигнута!
Над крышей домика отвесно вставал серый безлесый гребень холма, а вдали уходили в ночь темные горбы Курганов.
Все прибавили шагу – и хоббиты, и пони. Половины усталости как не бывало, а страхи и вовсе остались за спиной.
– Хей–дол! Дили–бом! – покатилась навстречу хоббитам песня.
Мелодию подхватил другой голос, чистый, юный и древний, как весна, как веселая вода горных рек, бегущих в ночь с осиянных солнцем вершин горного утра, плеща серебром навстречу путникам:
Под звуки этой песни хоббиты вступили на порог и с головой окунулись в золотой свет.
Глава седьмая.
В ДОМЕ ТОМА БОМБАДИЛА[124]
Хоббиты перешагнули через широкий каменный порог и остановились в изумлении. Они попали в длинную низкую комнату, залитую светом фонарей, покачивавшихся на потолочных балках. На столе из темного, гладко отполированного дерева ярко пылали высокие желтые свечи.
В дальнем конце комнаты лицом к двери сидела хозяйка. Ее длинные золотые волосы струились по плечам, как речные волны, платье зеленело, как побеги тростника, и поблескивало серебром, как трава в росе, а пояс был из золота – цепочка ирисов с бледно–голубыми глазками незабудок. У ее ног, в широких сосудах из зеленой и коричневой глины, плавали белые водяные лилии, отчего казалось, будто она восседает на троне посреди лесного пруда.
– Входите, гости дорогие! – воскликнула она звонко и чисто, и хоббиты узнали голос, что пел на холме.
Они робко шагнули в комнату и принялись низко кланяться, донельзя удивленные и смущенные, – словно постучались в деревенскую хижину попросить воды, а дверь открыла юная и прекрасная эльфийская королева в одеждах из живых цветов… Но они не успели сказать и слова – хозяйка легко вскочила и, смеясь, побежала к ним, легко перепрыгивая через кувшинки. Платье ее прошелестело, словно ветерок в цветущих речных травах.
123
О ком здесь идет речь, точно не известно; наиболее вероятно, что о Навьях (см. прим. к этой части, гл. 7).
124
Славный малый Бомбадил, веселее нету,
в желтых кожаных штанах он ходил по свету,
в куртке ярко–голубой по лесу шагал он –бела лебедя пером шляпу украшал он…
<<Здесь и далее в этой статье пер. С.Степанова.>>
Здесь впервые рассказывается история встречи Тома и Златовики:
…Златовика, Дочь Реки, мимо проплывала –дерг за бороду его! Том свалился с края,
под кувшинки, с головой, пузыри пуская!
О том, кто такая Златовика, в пределах этого текста тоже не говорится – Дочь Реки, и все тут. Здесь, однако, впервые обнаруживается таинственная сила, которой наделен Том: стоит ему заговорить своим гуторком–говорком – и его слушаются беспрекословно.
…Спи на дне глубоком, где прячет корни Ива!
И Златовика немедленно повинуется. Затем то же самое происходит со злокозненной Старой Ивой:
…Услыхав его слова, Ива задрожала,
заскрипела всем стволом, трещину разжала –и оттуда вылез Том, словно из коробки,
и вдоль Ивьего Вьюна вновь пошел по тропке.
Повинуются Тому и барсуки, пытавшиеся утащить его к себе в нору, под землю:
Извинились барсуки, дрожь их охватила –под шиповник отвели Тома Бомбадила.
Власть Бомбадилова запрета распространяется не только на обитателей Леса, но и на страшных ночных призраков:
Отведу тебя в Курган, страшный, заповедный!
Будешь под землей лежать, ледяной и бледный! –грозится ночной гость, представившись как «Навье из Кургана». Однако Бомбадил только бросает ему «убирайся живо!» – и переворачивается на другой бок. Таким образом, слово Бомбадила обладает сверхъестественной силой, явно ставящей его выше обычного персонажа считалочки или припевочки. Но и считалочка, и припевочка, и стишок являются, возможно, обрывками какого–то забытого, более серьезного целого. Толкин всегда считал, что целое это могло быть чем угодно – например, эпической поэмой или целым сводом мифов о богах и героях. В некоторых случаях он даже пытался экспериментировать, «восстанавливая» это целое по обрывкам стишков, которые рассказывают в детской (см. прим. к этой части, гл. 9,
Хватит шастать в камышах по болотным лужам –жить отныне под Холмом будешь с добрым мужем! –так отражено это событие в хоббичьих стишках. По–видимому, Златовика – существо духовного мира, ближайшую аналогию которому можно найти в древнегреческой наяде, т.е. «богине» реки или ручья; можно также сопоставить ее с «духами реки», в мифологии Даниила Андреева – «стихиалями» (ср. слова Андреева о встреченной им на пути речке, сразу заставляющие вспомнить Златовику: «Что за прелестное Божье дитя смеялось мне навстречу!» <<Роза Мира. М., 1991. С. 41.>>). По–видимому, Том, взявший в жены такое существо, сам мог быть только существом примерно такого же порядка. Кто же такая Златовика в мифологии самого Толкина? Единого мнения по этому поводу не существует; возможно, и незачем «притягивать за уши» поэтический образ, пытаясь вставить его в ту или иную систему. Но если уж взяться за это дело, то придется сделать вывод, что Златовика, по–видимому, принадлежит к одной из низших ангельских иерархий, к тем Майяр(ам) (см. прим. к этой части, гл. 3,
Подтверждается эта версия и тем, что над Бомбадилом не властно Кольцо; это определенно исключает его из числа эльфов, людей и прочих обитателей Средьземелья. Кроме того, мы видим, что слова и имени Бомбадила достаточно, чтобы укротить силы природы. Значит, он обладает какой–то сверхъестественной властью над сотворенным миром, причем знание об этой его власти органически присуще всем силам природы; обладание подобной властью говорит о его высшем, иноприродном происхождении. Интересно, что власть эта действует не как–нибудь, а через слово, причем слово ритмическое. Возможно, Бомбадил символически воплощает именно «власть слова над низшими стихиями», ту силу, которая таится в заклинаниях и которой, возможно, обладал до грехопадения человек. Некоторые исследователи в связи с этим предполагают, что другой символический пласт образа Бомбадила и Златовики – зашифрованное (ибо расшифровка разрушила бы мифологическую систему ВК!) поэтическое размышление на тему, какими были бы Адам и Ева, не соверши они грехопадения, ибо Адам был создан именно хозяином всего сотворенного –
В письме к П.Хастингсу, написанном в сентябре 1954 г. (П, с. 152) (Хастингса интересовал христианский подтекст трилогии), Толкин пишет, что, называя Тома «хозяином», он ни в коем случае не приписывает ему Божеских прерогатив. «Не думаю, что по поводу Тома стоит особенно философствовать, – говорит он. – Однако многие думают, что образ Тома не без странностей и что он слишком явно выбивается из целого. На самом деле я изобрел его раньше, независимо от основного сюжета, и вставил его в книгу потому, что… мне требовалось устроить хоббитам «приключение». Я сохранил его без изменений, так как он представляет собой то, что без него пришлось бы оставить в стороне. Я не говорю, что это аллегория, – иначе я не дал бы ему такого особенного, индивидуального и нелепого имени… Том – образчик… частного воплощения чистого (реального) естествознания – это дух, который желает знать все о других тварях, их истории и природе именно потому, что они другие; этот дух не имеет ничего общего с любопытством… и вовсе не намерен «делать» что–либо со своим знанием».