— Что ты хочешь услышать?!
Цветы, странные письма, словно признание в любви — всё это наводило Гермиону на не очень приятные размышления. Не мог же он..? Да нет, наврят-ли.
— Какое условие для снятия твоего проклятия?
Драко молчал.
— Говори!!!
И в ответ снова тишина.
— Я. Хочу. Услышать. Гребаный. Ответ.
Еще секунда и Гермиона вскинет вперёд палочку, и её не будет волновать, что это будет считаться нападением. Насрать. О последствиях она подумает позже.
— Меня должен кто-то искренне полюбить.
Тихое, едва слышемое бормотание, заставившее Гермиону сначала в ступоре замереть, а потом громко рассмеяться.
— Ты же не мог...? Да нет, это определённо какое-то недоразумение...
Но это было не так. Как бы Гермиона не хотела в это верить, Драко не лгал.
— Помоги мне...
Хватаясь за неё, как за спасательную соломинку, прошептал Драко, сам не ожидая того, что будет умолять Грейнджер о чем-то. Но он умолял, просил, кричал, в надежде, что она снизойдет до него. Она была единственной, кто мог помочь. Та, кого он так сильно ненавидел была ключем к его спасению. Ну не иронично ли?
— Помочь? Тебе? Малфой, ты уже совсем?
— Да, я свихнулся! Обезумел! У меня поехала крыша... Поэтому... Поэтому просто.. Влюбись в меня, Грейнджер!
Вот, он сделал это. Свалил этот тяжкий груз, который тянул его на самое дно. Он не хотел там быть один, поэтому решил захватить кого-то ещё. Да пусть это Грейнджер, взезнайка, книжный червь, он мог называть её как угодно, но единственное, что было важным так это то, что она была спасением. Его последнее надеждой.
— Я не могу... Я не умею любить...
Гермиона не понимала почему она сейчас оправдывалась перед ним, слова сами вырвались из её рта.
— Я видел вас с Ноттом... Видел твой взгляд, видел как ты его касалась, как улыбалась. Я всё это видел, поэтому перестань мне лгать!!!
Что сейчас происходит? Как они дошли до этого?
— Это другое и ты наврят-ли поймёшь.
И снова комната погрузилась в тишину, лишь только тяжёлое дыхание двух людей нарушало её.
— Ты можешь просить что захочешь, я сделаю всё, но только помоги мне.
Боль. Боль. Боль. Отчаяние. Он чувствовал, Драко наконец мог ощущать их, но только когда рядом с ним была Гермиона. Не будет её, его вновь поглатит тьма и нескончаимая пустота.
— Почему ты думаешь, что я смогу?
— Я чувствую это!
Ложь. Ложь. Ложь. Гермиона не верила ему, ведь он...
— Ты не можешь чувствовать! Ты проклят! Нет чувств, нет эмоций, это только лишь игра!
Но это было не так. Драко знал, что всё это взаправду.
— Тогда, что это по твоему? — резко дернув Гермиону на себя за запястье, Драко приложил её ладонь к себе на грудь где с бешеной скоростью билось сердце, разнося тепло по организму, её тепло. — Ты же это чувствуешь? Это происходит впервые... Я не понимаю почему, не знаю, что ты сделала, но я вновь ощущаю себя живым, Гермиона.
Её имя. Он никогда не произносил её имя. И похоже не одну Гермиону шокировало это, но и Драко, который широко распахнув глаза, смотрел на неё, пытаясь понять, слышала она, то что сейчас он сказал. Она слышала, запомнила всё в мельчайших подробностях. А ещё Гермиона приняла решение, которое навсегда могло поменять их жизни.
— Я попытаюсь тебе помочь, но только на моих условиях.
Novem
Ridetis etiam vos
***
Нельзя основываться только на теоретические знания — нужно всё проверять на практике.
Такой вывод сделала Гермиона, когда попыталась выявить предел Драко. Она долгих два дня с помощью разных теорий и гипотез пыталась выяснить сколько времени Малфой может не испытывать боль, но все попытки были тщетны, до определённого момента. Всю субботу, которую Гермиона планировала потратить на отдых, она провела с Драко в выручай-комнате, наблюдая за его состоянием, ведя заметки в дневнике.
Первый небольшой приступ случился спустя одиннадцать часов после последнего прикосновения. По словам Малфоя, это было небольшое жжение и дискомфорт в районе груди. Второй приступ наступил ещё спустя два часа, он был намного сильнее и дольше по времени, чем предыдущий. Третий, который последовал на семнадцатом часу, заставил Драко упасть на колени и корчится от боли и замерзающих конечностей. Четвёртый самый болезненный приступ, способный убить, произошёл на двадцатом часу.