— Такой большой и сильный мужчина, как ты, и упал?
— Если я правильно помню, твой отчим был на несколько дюймов выше меня и, безусловно, тяжелее.
— Но и намного старше!
— Не так уж и на много. К тому же он захватил меня врасплох. И пока я поднимался, пинал меня ногами по ребрам и рукам...
— Я не верю, не верю!
— Так проверь, Белинда! Миссис Леннард присутствовала при этом, а я потом обратился в больницу, где мне наложили гипс на руку и сказали, что у меня трещина в ребре. — Глаза Белинды расширились от ужаса, но Освальд продолжил свое повествование: — Когда я узнал наконец, кто он и чем вызвано его негодование, то рассказал, что произошло накануне вечером. Но Джон стал орать, что не верит ни своей невесте, ни мне. Так что мне ничего не оставалось, кроме как попросить охрану вывести его из здания.
— Ты имеешь в виду — вышвырнуть?
— Называй, как хочешь. Скажу больше, Джон вызвал во мне определенную симпатию и сострадание, когда я понял, на что все это похоже, поэтому и не стал обращаться в полицию. Вечером я улетел в Чикаго и не вспоминал об этом инциденте, пока не узнал, что Джон принял смертоносный коктейль, желая утопить в нем свои печали.
— И ты не чувствовал за собой никакой вины?
— Если честно, — тихо сказал Освальд, — то долю вины все-таки чувствовал, поэтому и приехал на заупокойную службу.
Она этого не знала. Газеты почему-то умолчали об этом. Очень странно.
Будто прочтя ее мысли, Освальд сказал:
— Да, избежать журналистов было непросто.
— Как же тебе удалось? — спросила Белинда.
— Мне не хотелось подливать масла в огонь и давать повод трепать честное имя невинной девушки, так что я приехал рано и попросил священника отвести меня в его личные помещения. А вышел только когда все, включая журналистов, уехали на похороны. Тем же вечером я имел долгую беседу с мисс Макартур. Она рассказала мне, почему вернула Джону кольцо, рыдала и упрекала во всем себя, говорила, что, если бы повела себя по-другому, пошла в ту ночь домой, Джон был бы жив...
— Да, — сказала Белинда, — Джон был бы жив, если бы вы с Самантой не... — Она замолчала, ощутив ком в горле.
— Так ты все еще полагаешь, что я лгу?
— А разве может быть иначе?
— Ты могла хотя бы попытаться поверить мне.
— О да, могла бы, если бы ты не привез ее сюда, чтобы иметь возможность продолжить интрижку. — Она увидела, что он качает головой, и закричала: — Не ври! Я знаю, что она в Сиднее! Я видела ее собственными глазами, так что не пытайся ничего отрицать!
— А я и не собираюсь ничего отрицать. Как раз наоборот. Но ты совершенно не права, думая, что она здесь из-за нашей, как ты выражаешься, интрижки.
Ей безумно хотелось поверить ему, но она не могла.
— Брендон сказал, что это ты добился ее перевода в Сидней.
— Все верно. Мисс Макартур поняла, что не может больше оставаться в Бейкерсфилде.
— И почему же?
— Потому что некоторые сотрудники «Фергюссон калифорниан вайн корпорейшн» поверили намекам прессы и сделали ее жизнь невыносимой.
— А тебя-то это с какой стати взволновало?
— С той, что я был хоть и невинным, но все же участником этой драмы. Перевод, однако, оказался к счастью...
— Ну еще бы, — с горечью прервала его Белинда. — Похоже, все сложилось удивительно счастливо для всех, кроме бедняги Джона.
— Послушай, я согласен, что твой отчим пал жертвой, но жертвой обстоятельств, собственной слабости...
Белинда сжала кулаки и кинулась к нему, крича:
— Не смей критиковать Джона! Если бы не ты и эта маленькая... — Не договорив, она остановилась и, закрыв лицо руками, разрыдалась.
Освальд подошел и попытался обнять ее, но она оттолкнула его.
— Оставь меня в покое!
Но он все-таки притянул Белинду к себе, сел и усадил к себе на колени.
Она плакала горько, отчаянно, оплакивая погибшего и выплакивая свою боль и свое потрясение от услышанного. Слезы текли и текли, как кровь из открытой раны.
Прижав ее голову к своему плечу, Освальд дал ей выплакаться, потом сказал:
— Я знаю, ты любила отчима как родного отца. Это был ужасный удар для тебя — вернуться из отпуска и узнать, что он мертв. Естественно, тебе надо было кого-то обвинить...
— Я обвиняю себя, — всхлипнула она. — Если бы я была дома, Джон мог бы прийти ко мне и я помогла бы ему, поговорила с ним...
— Не будь дурочкой, — мягко сказал Освальд. — Джон был взрослым мужчиной, не беспомощным стариком или младенцем, нуждающимся в постоянном присмотре. Ты не должна винить себя ни в чем. Оглядываясь назад, мы все обычно жалеем, что поступили так, а не иначе. Но прошлого не вернуть и не исправить, и мы не должны отравлять свою жизнь тщетными сожалениями и бесплодным раскаянием. — И, протянув ей платок, он посоветовал: — Вытри глаза и иди умойся.
Когда Белинда вернулась из ванной с мокрым от воды лицом, он довольно небрежно, чтобы не вызвать нового потока слез, заявил:
— Думаю, нам пора перекусить. После целого дня на свежем воздухе ты, наверное, хочешь есть. Я так голоден как волк.
Белинда чувствовала, что ей надо побыть одной, чтобы привести мысли в порядок, и спросила:
— Хочешь, я приготовлю ужин?
Но Освальд покачал головой.
— Как только ты успокоишься и соберешься, я повезу тебя в ресторан. Как, кстати, ты себя чувствуешь? Ожог прошел?
— Да, — удивленно ответила она, пошевелив лопатками, и вспомнила, что до сих пор на ней лишь купальник и полотенце. — В ресторан? Это в рождественский-то вечер? Я думала, все закрыто.
— Это не совсем ресторан, это часть гостиничного комплекса. Будет традиционное меню, музыка, танцы...
Белинда ощущала зарождающуюся головную боль, да и настроение у нее было совсем не праздничное.
— Если не возражаешь, я останусь дома.
— Возражаю, — твердо ответил Освальд. — Тебе будет лучше, если ты проведешь время вне дома.
— Нет, — запротестовала Белинда. — У меня совершенно нет настроения, да и голова раскалывается.
Освальд вышел и сразу вернулся со стаканом воды и таблетками.
— Выпей, увидишь, все сразу пройдет. — И когда она покорно выпила, со странным блеском в глазах предложил: — Но если тебе хочется остаться, мы могли бы найти какие-нибудь консервы, а потом пораньше лечь спать.