«Конечно, я все сделаю сам. Это и на Нину произведет хорошее впечатление».
— Вы не отчаивайтесь. Все обойдется, — мягко произнес он.
— Спасибо.
— Еще раз исследуем и тогда решим, как быть. И если… — он не договорил, что может скрываться за этим «если», — то вам придется лечь в нашу клинику.
Маргарита Алексеевна заметно побледнела и скомканной перчаткой провела по влажному лбу.
«Фу, вот так противник у меня! А я-то тогда опасался… Или она только сейчас так беспомощна?»
— Извините, что я оторвала вас от работы.
— Что вы, что вы.
Она пожала ему руку горячими хрупкими пальцами и торопливо вышла.
Оставшись один, Дмитрий Антонович постоял некоторое время посреди кабинета, покачиваясь из стороны в сторону на широко расставленных ногах. Усмехнулся. Собственно, он был доволен, что Маргарита Алексеевна пришла к нему. Вот, знай наших! И в то же время она чем-то растрогала его — то ли своей горячностью, то ли явно преувеличенными страхами. «Наверно, и не спит, бедняжка… И о Нине даже ничего не спросила…»
Глянул в окно.
Маргарита Алексеевна вышла из подъезда и, не оглядываясь, быстро-быстро пошла прочь — мелкими шажками, чуть склонившись вперед. Пышный розовый шарфик, выбившись из-под воротника, парусил на ветерке.
«Эх, как улепетывает!»
Дмитрий Антонович еще раз усмехнулся и направился в двадцать третью палату, чтобы поговорить с Гриценко. До начала операций оставалась четверть часа.
В КАЛЕЙДОСКОПЕ
— Нина, к телефону!
— Ау, тетя Вера! Слышу!
Теряя тапочки на бегу, Нина поспешила в кабинет.
«Кто бы это? Неужели Костя?»
Вчера они долго бродили по городу. От Кропоткинской площади пошли по бульварному кольцу до улицы Горького. Там повернули к телеграфу. Полночный бой курантов застал их на Красной площади. Расставаться не хотелось. На прощанье обменялись номерами телефонов: он дал ей институтский, она — свой домашний…
Вера Антоновна подала Нине трубку и снова села за стол — старинный, двухтумбовый, на котором плотными стопками лежали ученические тетради. Откинулась на спинку стула, слушая, как в смежной комнате Эдик и Зоя повторяют гаммы. Это Нина вызвалась учить их музыке. Однажды привела со двора, и теперь они два раза в неделю приходят к ней заниматься.
— Кто звонил? Маша? — спросила Вера Антоновна, когда Нина положила трубку.
— Да, Маша.
Разочарованная, Нина подошла к зеркалу и стала сильными движениями руки расчесывать волосы.
— Куда вы сегодня?
— Дорогой решим.
— Выезжаете из дому и не знаете — куда?
— Но ведь в Москве мне все интересно. А Маша — великолепный гид. Если бы не она, ну разве бы я побывала в мастерской у Коненкова, на репетиции в Большом театре…
— А как у нее мамочка сохранилась, — перебила племянницу Вера Антоновна. — Помнишь, приезжала зимой?
— Алла Ивановна? Конечно помню.
— Вся словно из розовой пастилы… Когда-то мы с ней подругами были.
— Были? — Нина отошла от зеркала. — Мне показалось, вы и теперь дружны.
— Ох, девочка! — рассмеялась Вера Антоновна и привлекла к себе Нину. — Слова зачастую всего лишь облатка для горьких пилюль. Вот и у тебя есть подруги. Пройдут годы, и тебе интересно будет узнать, как-то сложились их судьбы, что с ними. Не из зависти, по-человечески интересно… А ее приезд ко мне — это «блистательный триумф»: на плечах — накидка из соболей, платье из моднейшей ткани; у подъезда — своя машина… А вспомни-ка ее разговор: «Люба Зуева скопила деньжат на чешский гарнитур, но квартирка так тесна, что и поставить некуда… У Гали Новак муж вернулся из Воркуты, а человек, который его оклеветал, работает в том же учреждении, и Анатолий запил с обиды». Всех перебрала. Всех! И она, разумеется, самая удачливая…
— Тетя Вера, она же искренне их жалела! Когда заговорила о Гале, даже заплакала.
— Да? — Вера Антоновна с чуть заметной улыбкой глянула на племянницу и не стала ее разубеждать.
В приоткрытую дверь заглянули Эдик и Зоя.
— Мы уже повторили…
— Иду, иду, — и Нина продолжила урок, но думала совсем о другом.
«А мне Алла Ивановна понравилась. Ласковая, трогательная. Богато одета — ну и что? Разве это плохо? А может, тетя Вера завидует ей, потому так и говорит?..»
— Нина! Опять к телефону! — Вере Антоновне не нравятся эти звонки, отрывающие ее от работы.
— Алло… — Нина прикрыла мембрану ладошкой. — Маша, это ты? Я выхожу.
Быстренько переодевшись, Нина выбежала на улицу и увидела стоящую возле арки «Волгу». Маша, пригнувшись, с заднего сиденья помахала Нине тонкими пальцами и сама открыла дверцу. Завидно красивая, в меховой накидке, со свежей прической в виде плотно уложенных, чуть изогнутых перьев. За рулем сидел Стась, ее постоянный спутник. Поэт. Это его машина. Сухопарый, рослый, с короткой стрижкой жестких волос. Толстый свитер с голубыми крестами по белому полю придавал ему вид скандинава.
Стась повернул голову назад и спросил глазами: «Куда?»
— Сейчас посоветуемся с Ниной.
— Если вам все равно, то я бы хотела в зал Чайковского, на вечер фортепианной музыки… Что, вам не хочется? Опять я предлагаю что-то провинциальное?
Стась перевел взгляд на Машу.
— Сегодня в Доме кино просмотр английского фильма. На широкий экран он, возможно, и не выйдет.
— А нас туда пустят?
— Ну, если я предлагаю… — и Маша обменялась улыбкой со Стасем. — А на концерт мы сходим завтра. Сейчас заедем в кассу и возьмем билеты. Вези нас через центр.
По сторонам поплыли серые вечерние здания. Двигалась пестрая плотная толпа. Кабина отражала шумы, и в ней было уютно, даже тихо. Вот и Девичье Поле. Нина, прильнув к стеклу, увидела ту аллею, где они встречаются с Костей. Среди суматошной московской жизни эти встречи для нее совсем особенные: они — оазис-островок, сохранившийся от детства, когда все было иначе, когда и время текло в десять раз медленнее.
Как хорошо, возвращаясь усталой с лекций, остановиться и поговорить о птицах, о Кувшинском, о разных смешных случаях из школьной жизни, позабыв на время, что надо бежать в библиотеку, в магазины, чтобы помочь тете Вере по хозяйству. С каждой встречей Нине хочется видеть Костю все чаще и чаще, и она уже жалеет, что он приходит на Девичку через день, а то и через два.
«А что, если он еще позвонит?»
Был такой момент, когда она готова была остановить машину и вернуться домой.
На Манежной площади в глазах зароились тысячи огней, разноцветные рекламы Аэрофлота с контурами сверкающих лайнеров, освещенные окна гостиницы «Москва». Машина развернулась и, мягко покачиваясь, поплыла по улице Горького.
Приятно, откинувшись на сиденье, смотреть на неоновые витрины, где блестящие сумочки, зонтики, точеные трости, шляпы, перчатки разбросаны как бы невзначай, а изящные манекены своими позами говорят: если и есть что в жизни важное, так это — умение хорошо одеваться и быть всегда элегантным. Мощные прожектора с крыш, точно глаза циклопов, заливают голубоватым светом квадраты площадей, памятники на них. Небо — без звезд и синих разрывов — нависло серым потолком над коридорами улиц, оно не манит ввысь, в туманную неопределенность, — не потому ли все интересы людей сосредоточились внизу, на конкретном: люди толкутся у прилавков и касс, в тесных гардеробах кафе, что-то тащат, что-то жуют…