Шестого января 1816 года Аннабелле был предъявлен ультиматум, изложенный в письме мужа, которое передала ей Августа: «Когда ты будешь склонна покинуть Лондон, желательно, чтобы день отъезда был назначен заранее и, если возможно, не слишком отдаленный. Мое мнение относительно этого, равно как и обстоятельства, которые привели к существующему положению вещей, тебе прекрасно известны. Осведомлена ты и о моих планах или, скорее, намерениях относительно будущего». Аннабелла ответила на следующее утро: «Подчиняясь твоим желаниям, я назначу ближайший из возможных дней, когда я смогу покинуть Лондон».
Ранним утром пятнадцатого января ее уже ждала карета. Она покинула дом вместе с младенцем, нареченным Августой Адой, и горничной. Проходя мимо спальни Байрона, она заметила коврик у дверей, предназначенный для его ньюфаундленда. На какой-то момент у нее был соблазн броситься на эту подстилку, несмотря на все возможные опасности такого жеста, — но это был лишь момент.
Как ни удивительно, по дороге в Кёркби-Мэллори в Лестершире, где после кончины лорда Уэнтуорта жили ее родители, она написала Байрону два дружественных письма. Она надеялась, что он не забудет ее молитвы и просьбы быть внимательным к своему здоровью, не забросит то, что сам он называл «отвратительным рифмоплетством», а кроме того будет удерживаться от пристрастия к бренди. Из Кёркби она писала, называя его «милым утенком», что и мать ее, и отец мечтают иметь семью в полном сборе и что здесь есть «мрачноватая комната», в которой он мог бы уединяться. Позднее она говорила, что написала эти письма ради медицинских советов, а не для того, чтобы восстановить «болезненные отношения». За двадцать дней с ней произошла метаморфоза: из услужливой жены она превратилась в мстительную фурию; воспоминания о ежедневном кошмаре ее замужества не оставляли ее. Горничная Энн Руд, ставшая позднее миссис Флетчер, описывает, как Аннабелла мчалась на лошади по песчаной отмели, чтобы «заглушить головную боль», или как она в спальне каталась по полу в пароксизме горя. А в это же время на Пикадилли-Террас доктор Ле Манн не нашел ничего похожего на «устойчивое состояние помешательства»: раздражительность — да, слезы, озноб, приступы мании величия, боли в бедрах, боли в пояснице, больная печень, но не «постоянное помешательство». Августа была на «сплошных нервах», поскольку получила гневное приказание своего sposo[53] вернуться. Она старалась удержать Байрона от возлияний с Хобхаузом, которому желала смерти, но более всего ей хотелось, чтобы Аннабелла вернулась — и соответственно избежать разоблачений, которые должны были воспоследовать.
Леди Джудит выходила к обеду в ночном чепце — она была не в силах вынести тяжесть парика, после того как в ответ на свои естественные расспросы вынуждена была услышать от дочери рассказ о тяжелейших испытаниях, выпавших на ее долю за последние тринадцать месяцев. Проконсультировавшись с молодым поверенным Стивеном Лашингтоном, она срочно отправилась в Лондон, прихватив с собой записи Аннабеллы, где были зафиксированы некоторые ущемления и обиды, которые той пришлось вынести. Остановившись в отеле «Майвартс», она заручилась содействием сэра Сэмюэла Ромили, адвоката из канцлерского суда, которого Байрон называл вероломным чудовищем и даже вдали от Англии, узнав о самоубийстве Ромили, надеялся, что при самоуничтожении он, хотя бы отчасти, испытывал такие же муки, какие причинял другим. Члены милбэнковской команды тяжущихся оказались настоящими шакалами по сравнению с байроновской более медлительной и неорганизованной командой. Когда Стивен Лашингтон предложил Хэнсону опрашивать своего клиента более строго в отношении обвинений, выдвинутых против него, Хэнсон довольно неразумно ответил, что память у Байрона «весьма ненадежная».
Двадцать девятого января на Пикадилли-Террас пришло письмо от сэра Ральфа, составленное для него Лашингтоном. Августа, догадавшись о его содержании, отослала его Аннабелле нераспечатанным, добавив, что впервые в жизни она отваживается поступать по собственному разумению, и предупредила, что их ожидает много бед, если Аннабелла не вернется. Когда Байрон несколькими днями позднее все же получил это письмо, он был, по словам Хобхауза, «буквально нокаутирован»: «Мне стали известны обстоятельства, которые убеждают меня, что, с учетом Ваших взглядов, продолжение совместной жизни с леди Байрон не будет способствовать Вашему счастью. Я еще более твердо убежден, что ее возвращение к Вам после удаления из Вашего дома и то обращение, которому она подвергалась, находясь там, несовместимы с ее удобствами и, как ни грустно это признать, с ее личной безопасностью».