— В самом деле, — простодушно заверил Портос. — Если б вас, д'Артаньян, убили, я б перерезал всю армию.
— Но, дорогие друзья, почему вы считаете, что я не должен был умереть?
Арамис ответил первым, голос прозвучал мягко, но решительно:
— Потому что у вас нет оснований устраивать нам такую шутку.
Портос, который для ясности мысли только что прикончил еще один графин с вином, отозвался вторым:
— Нельзя предвосхищать созревание вин в Шампани.
Наконец, взял слово Атос:
— Дорогой мой, потому что я не хочу этого. Д'Артаньян обвел взглядом всех по очереди, всех, вплоть до Планше, который тоже сыграл свою роль в комедии. В этот момент он был невероятно поглощен сооружением торта из вареных в сахаре фруктов.
Арамис созерцал свои ладони. В пылу сражения он сломал ноготь на безымянном пальце левой руки, и это, казалось, сильно его огорчало.
Портос хрупал утиную ножку, которая не поддавалась.
Лишь Атос смотрел на д'Артаньяна.
— Я умираю от голода, — сказал д'Артаньян. — Надеюсь, этот дуралей Планше запасся сыром.
XILVIII. ПОСЕЩЕНИЕ МАРШАЛА
Появился сыр.
Д'Артаньян приналег на него со старанием. Портос вздохнул, как это бывает с человеком, избежавшим большой опасности, реальных размеров которой он вначале себе не представлял.
— Планше!— крикнул он.
— Сударь?
— Предупредил ли ты трактирщика, что сражение будет выиграно за несколько лье отсюда?
— Да, сударь.
— Ну и что он сказал?
— Что доставит лучшее бузи из своих погребов.
— Планше, ты очень догадлив. Планше не возражал.
Внезапно послышался грохот приближающейся кареты. Казалось, будто сам дьявол в образе черного кота мчится в этой карете, влекомой тиграми.
Четверо друзей подняли носы над тарелками.
Из кареты явился маршал Пелиссар с рукой на перевязи.
Лицо великого воина сияло бледностью победы.
Здоровой рукой он подал знак д'Артаньяну.
Д'Артаньян подбежал.
— Дорогой друг, я явился не для того, чтоб помешать вашей пирушке. Но я принес вам новость.
— Новость?
И д'Артаньян весь затрепетал, как если б с ним заговорили о Мари де Рабютен-Шанталь.
— Да. Схвачен некий человек, слонявшийся по полю битвы.
— Кто же это такой?
— Жалкая личность.
— Его имя?
— Тюркен.
— Что с ним сделали?
— Сперва повесили как шпиона.
— Выходит, прекрасная Мадлен стала теперь вдовой?
— Нет.
— Мой дорогой маршал, ваш могучий разум изобретает немало такого, что приводит в замешательство. Так значит, Тюркена повесили, но госпожа Тюркен вдовой от этого не стала?
— Я проходил мимо и глядел вверх. Вы знаете, у меня есть такая привычка…
— И?..
— Но это между нами, — сказал Пелиссон, понизив голос. — Смотреть в небо для меня становится манией…
— Итак, вместо ангела вы заметили Тюркена, который дрыгал ногами в воздухе.
— И велел спустить его на землю.
— Чувство жалости в вас победило.
— Ничего подобного. Любопытство. Я подверг его допросу.
— И что ж он вам открыл?
— Что Ла Фон сбежал от него, пока он спал, прихватив с собой его часть добычи.
— Выходит, договор тоже?
— Да, договор в руках этого изменника.
— Ну а он сам?
— Нашел убежище в Пфальце при дворе маркграфа, человека, известного в Риме своим распутством.
— Итак, никакой надежды?
— Мой дорогой д'Артаньян, вы меня огорчаете. Вы обратили внимание, с каким блеском я выиграл эту битву?
— С величайшим. Всю честь победы вы приписали герцогу Энгиенскому.
— Покойный король просил меня об этом. Неужели вы, видя меня лицом к лицу с врагом, подумали, что я отступлю, получив известие, что Ла Фон нашел себе где-то убежище?
— Да, но что ж нам все-таки делать?
— Прежде всего нужно дождаться совершеннолетия короля. Затем я поддержу его в мысли, что королевство нужно увеличить. Нрав у него горячий, так что трудностей в этом деле не предвидится. Мы завоюем Нидерланды, Фландрию, Германию. Если Ла Фон спрячется, мы дойдем до Италии или до Испании.
— Ну, а если он укроется в Англии?
— Дорогой друг, существует семнадцать способов завоевать Англию, как зимой, так и летом, в любое время-года. Я изложил все это на бумаге, и документы надежно спрятаны в одной из моих крепостей, я не желаю, чтоб эти тайны стали добычей невежд.
— Значит, Ла Фон будет схвачен?
— Со временем, несомненно. Мы будем воевать ровно столько, сколько понадобится, но добьемся мира.
— Вы меня успокоили.
— Насчет мира?
— Нет, насчет войны. А ваши научные труды, которые были в вашем багаже…
— Я слушаю вас.
— Вы не боитесь, что ими воспользуется посторонний?
— Не думаю, чтоб это было возможно. Видите ли, д'Артаньян, Господь дал мне замыслы, по-существу, неисчерпаемые. Я, разумеется, могу их развить и разработать в деталях. Но тогда пострадают другие мои изобретения, которые будут необходимы человечеству в будущем. Я ограничился лишь набросками в самом общем виде.
— Шестнадцать тысяч страниц?
— Что-то в этом роде.
— Записывали вы сами?
— Сначала я диктовал на древнегреческом, потом перешел на древнееврейский. Вы знаете, временами приятно думать на этом языке.
— Все оттого, что вы беседуете на нем с пророками.
— Очень может статься.
— Разрешите еще последний вопрос, очень нескромный?
— Разумеется.
— Когда вы беседуете с Господом Богом, к какому языку вы прибегаете?
— Д'Артаньян, вы привели меня в замешательство.
— В таком случае я беру свой вопрос обратно.
— Нет. Я все-таки вам отвечу. Мы объясняемся мимикой и жестами.
— Как же это возможно?
— Я хмурю бровь, вздуваю ноздрю, а Он перемещает облако, зажигает звезду. Это беседа без грамматики и словаря, но ясная до предела.
XLIX. ПОСЛЕДНИЙ УДАР
— Друзья мои,— возгласил д'Артаньян,— вот победитель сегодняшнего дня, — это муж, который более летает, чем ходит и общается с Богом, едва выдается свободная минута. Маршал, я представляю вам графа де Ла Фера, человека с сердцем греческого героя, господина дю Валлона, человека с силой Геракла и шевалье д'Эрбле с разумом эллина.
— Ого! — воскликнул Пелиссон, — сердце, сила, разум — да это же темы для тех трех картин, которые я предложил одному из своих друзей-художников. Фамилия этого малого Рембрандт, он расписывает панно в моем замке.
— Кажется, вы сказали Рембрандт?
— Да, да. Делает он это великолепно. Правда, чуть мрачновато.
— Где находится ваш замок, дорогой маршал?
— Главным образом в О-Суаль, вблизи Кастра.
— Почему главным образом?
— Потому что по странному капризу архитектора все службы расположены в окресностях Тулузы.
— Но от Тулузы до Кастра не одно лье пути…
— В тем то и дело,— вздохнул в ответ знаменитый воин, — из-за этого пища успевает порой остыть.
— У меня есть на этот случай отличнейший рецепт, — вмешался Портос.
— Не желаете ли поделиться со мной?
— Я приказываю зажарить с утра на вертеле шесть отборных цыплят. Затем мой пекарь разрезает два добрых хлеба, только что вынутых из печи, и вынимает из них мякоть. Затем повар засовывает туда цыплят. Хлебы закрывают, и я ем все целиком в десять утра, если я в отъезде.
— А у меня, — заметил Арамис, — есть специальные конфеты, которые мне привозят из Испании, они служат мне пищей в случае необходимости. Их изготовляют из смеси шоколада с сахаром, кофеи плодов хинного дерева.
— А у меня,— отозвался Атос,— есть мой кубок. И он наполнил его розовым бузи.