— А у вас д'Артаньян?
— У меня? Я прошу Планше принести мне фрукты в сахаре. Ну вот такие, какие он сейчас готовит.
— Ну а если Планше не при вас?
— Если нет Планше, я пропал.
Планше покраснел до корней волос. Великий маршал помог добраться до самой сути, испытать большего счастья возможности не было.
— Следует заметить, — продолжал Пелиссон, — аппетит — великолепная вешь. Ничто не огорчало меня так последнее время, как вид покойного короля: бледное лицо с лихорадочным румянцем на щеках и полное отсутствие аппетита.
— Вы были свидетелем его последних минут? — осведомился Портос.
— Я не мог оказать ему эту услугу, поскольку он просил меня выиграть сегодняшнюю битву. Но я слышал едва ли не последние произнесенные им слова, великие слова, господа, слова христианина и короля.
— Что ж это были за слова?
— Заметив, что я в спальне, он сделал мне знак отойти от окна, чего я, признаться, сперва не понял. Он хотел посмотреть на солнце. И тогда он мне сказал: «Пелиссон, зачем ты отнимаешь у меня то, чего не в состоянии мне дать?»
— Прекрасные слова,— заметил Арамис.
— Покойный король обращался к вам на «ты»? — поинтересовался Портос.
— Он изволил видеть во мне родственника с того самого дня, как в Па-де-Сюз я спас ему жизнь.
— Вы никогда мне этого не рассказывали, — заметил д'Артаньян.
— Пустяковое дело. Я скакал бок о бок с государем, когда он вдруг заметил, что я дышу со свистом. «Возьмите Пелиссон»,— сказал он,— и протянул мне свой обшитый кружевами платок. Для этого ему пришлось наклониться в мою сторону. В эту самую секунду пуля от мушкета просвистела мимо его уха. «Пелиссон, — сказал он мне, — твой насморк спасает жизнь королей, сохрани мой платок на память и сообщи, не желаешь ли ты вышить на нем корону графа или маркиза».
— Но на герцога он все-таки не покусился,— заметил с Серьезностью д'Артаньян.
— Нет. Однако мне известно через его камердинера, что он намеревался женить меня на одной из своих племянниц, чтоб я находился у него под рукой и чтоб вел более размеренный образ жизни в том самом смысле, в каком вы это понимаете, д'Артаньян. Это был великий монарх!
— Да, это был монарх,— отозвался Атос.— Боюсь, что после него будут либо призраки, либо тираны.
— Его упрекали в том, что он всего лишь тень Ришелье.
— Быть тенью Ришелье — не так уж мало, — заметил Атос.
— Да, но он был неблагодарен, — вставил Арамис. — Мой бедный Сен-Мар…
— Вы знали Сен-Мара, Арамис? Арамис покраснел.
— Боже мой, да кто же его не знал? Красивейший мужчина, одно из лучших сердец во всей Франции.
— Кажется, его смерть сильно вас опечалила?
— До такой степени, что я отправился путешествовать, чтоб попытаться забыть об этом.
— Вот почему вы очутились сперва в Испании, потом во Фландрии, где вас и отыскал Планше, — заключил Атос.
— А я-то считал, что вы сбежали в связи с арестом Сен-Мара, — ляпнул Портос.
Арамис вновь покраснел, и Атос пришел ему на помощь:
— Если ничего не можешь сделать для друга, то самое разумное — не множить его горестей, отдаваясь в руки недоброжелателей. Особенно, если у власти стоит зверь, который сеет смерть.
Арамис поблагодарил Атоса улыбкой.
— Людовик XIII не был таким уж неблагодарным человеком. Мой брат Витри в одно мгновение стал и маршалом Франции, и герцогом.
— У него были заслуги перед королевским домом, — заметил Арамис.
— Покойный герцог доводился вам братом? — осведомился Атос.
— Нечто вроде сводного молочного брата: наши кормилицы были в близком родстве.
— Я упрекаю, однако, короля в том, — заявил Арамис,— что он слишком тиранил королеву.
— Слишком — это вряд ли возможно,— откликнулся мудрый маршал. — Достоинства моего короля делаются мне все яснее по мере того, как я все лучше познаю жизнь, теряя возможность пользоваться ее благами. Кокетством было его не пронять.
— В конце концов, приятно сражаться под началом монарха, который не проявит малодушия ни перед корсажем, ни перед редутом.
— Впрочем, — продолжал Пелиссон,— можно ли с женщинами иначе? Однако молчу. Я удачно выбыл из этой игры.
— И я, — заметил Арамис, — мой сан мне это запрещает.
— Ваш сан, Арамис? — не удержался от вопроса д'Артаньян.
— Арамис ходит в сутане, — пояснил Атос.
— Ну а вы, Атос?
— Я? Есть ли смысл задавать такие вопросы мне? И Атос уставился в пространство.
— Ну а я,— воскликнул Портос,— я куда предприимчивее вас всех. Атос слишком благороден, Арамис слишком галантен, д'Артаньян слишком гасконец, а вы, господин маршал, слишком знамениты и у вас чересчур красные губы, чтоб не впадать порой в соблазн.
— А вы, Портос, не слишком ли вы великолепны?
— Мой дорогой Атос, я был научен примером одного своего соседа.
— Расскажите.
— Но я не хочу называть его имени.
— Ограничьтесь инициалами.
Тут Портос на мгновение задумался.
— Ну что, вы готовы? — спросил в нетерпении Пелиссон, неизменно жаждавший забавных историй, которыми наслаждался, припоминая их в часы бессоннцы.
— Ага. Так вот. Назовем его бароном Б. Нет, лучше О. Да, О.
— Остановитесь на О, так будет изящнее.
— Пусть лучше будет Н. Это меня вполне устроит. Так вот барон Н. слыл большим любителем лошадей. В его конюшнях были все лучшие лошади Пикардии. В особенности он любил одну кобылу по кличке Жанетта и, надо вам сказать, это было прелестное существо. Вороная…
— Вы хотели сказать «черномазая», Портос?
— Вороная, черномазая, какая разница? Грива гнедая, глаза черные, тонкие бабки, в общем сплошное наслаждение. В округе болтали, будто он не женится только из-за того, что слишком любит Жанетту.
— Мудрый человек,— заметил Пелиссар,— я до сих пор обожаю лошадей, хотя лишился тех инструментов, с помощью которых садятся в седло.
— В один прекрасный день, однако, мой сосед становится жертвой страсти к единственной дочери то ли графа, то ли маркиза, чьи земли примыкают к его владениям. Она была беленькая, умненькая и благородная, но с характером.
— Боже мой, Портос, вы так чудесно рассказываете. Такое ощущение, будто все видишь своими глазами.
— Во всяком случае барон Н. своими глазами все и видел. Свадьбу отпраздновали в имении тестя, горы пирогов, груды окороков, вина такое количество, что не представит никакая фантазия, все это радовало сердце и тешило глаз. В конце празднества молодая не могла отказать себе в просьбе показать ей Жанетту. Тогда супруг направляется к конюшне, треплет лошадь по гриве, говорит ей, что она по-прежнему лучше всех на свете. В этот момент появляется жена и упрекает мужа в том, что он отдает предпочтение лошади. «Нет, —отвечает он, — это не так, ибо я вас похищаю из вашего дома». Рассерженная, одновременно восхищенная этим, невеста не сопротивляется, и ее в белом платье сажают на круп лошади. В дороге молодые весело болтают друг с другом. Но где-то в середине пути Жанетта делает легкий прыжок, и платье молодой чуть-чуть забрызгано грязью. «Раз!» — произносит спокойным голосом мой друг. Двумя лье далее Жанетта натыкается на куст и лицо молодого супруга немного оцарапано. «Два!» — говорит он. Наконец, когда они миновали еще одно лье, Жанетта совершает третью ошибку. Она внезапно останавливается перед препятствием, отчего молодая чуть не падает с лошади. Мой друг спрыгивает на землю, подаёт руку супруге и говорит: «Три». Затем он достает из кобуры пистолет и хладнокровно пристреливает свою горячо любимую кобылу, та умирает без звука, поскольку, говоря откровенно, Жанетта была без ума от барона О.
— Вы говорили барона Н.
— Да, барона Н., вы абсолютно правы. Юной супруге становится дурно. Пощечина ставит ее на ноги.
— Пощечина?
— Да. У моего друга иссякло терпение. Придя в себя, молодая женщина…
— Девушка, — мягко поправил Арамис.
— Бедное дитя, — заметил маршал, который оценил вполне эту семейную сцену, поскольку ему сплошь да рядом приходилось быть крестным отцом первенцев.