— Нет, нет, — прошептала я вслух, — я не умру. Я — Мать, во Мне новая жизнь.
Мне стало немного легче дышать. Я сполоснула лицо. Смыла с тела грязь. Выстирала кофту и белый платочек. Вытерла травой туфли. На мокрую еще кофту накинула жакет, разгладив белый воротничок поверх жакета. Уложила волосы на немецкий манер.
— Если поведут на расстрел, умру с достоинством, гордо!
Когда меня вывели на улицу, немцы во дворе повернулись ко мне и застыли в недоумении. Они, наверное, ожидали увидеть сломленную, замученную женщину. Из Бани же вышла причесанная, умытая, полная сил и уверенности в себе девушка.
У Штаба Сс Возле дуплистого дерева стоял пожилой немец. Он Держал в руке котелок с завтраком и несколько раз едва заметно кивнул, не то здороваясь, не то подбадривая. Да, конечно, это мой ночНой отец. Я улыбнулась ему. И он слегка улыбнулся — мне показалось, с облегчением.
Меня подвели к роскошному автомобилю.
— Ого, какой почет! — Сказала я немцам, которые любезно поддерживали меня за локти, сажая на мягкое сиденье. — куда поедем? — поинтересовалась я. — на прогулку?
Один из офицеров уселся рядом со мной и, прижимая к груди объемистый пакет, бросил водителю:
— В Штаб армии, к генералу.
— Ну — у? Это за какие же заслуги в штаб армии? И правда, к генералу?
Тронулись. Попутчики молчали. Но я не унималась и без конца о чем‑то тараторила. Рассказывала о своем Вилли. Пела.
Въехали на огромный холм. Внизу, в долине, живописное село, с рекой посредине.
— Где это мы?
— Петровское, Харьковской… — буркнул шофер.
— А это река Донец?
Шофер кивнул.
Удобно раскинувшись на сиденье, я сделала рукой широкий жест — указала немцам на другой берег реки и без нажима, просто сказала:
— Если Бы не фронт, то через час была бы дома. Мой дом во — о-он там, за Донцом. Видите?
Немцы равнодушно посмотрели, куда я показала, промолчали.
Мы удалялись от фронта, углублялись в тыл.
Вдали показалось селение. Немцы зашевелились, стали оправлять форму. А шофер сказал:
— Грушеваха. Штаб армии. С генералом будешь разговаривать.
— А ГЕНЕРАЛ молодой? — оживилась я. — С ним можно переспать? Он красивый?
Немцы рассмеялись:
— Генерал тебе сделает пух — пух! Смерть!
— Нет, генерал не глупый, он поймет, что я люблю жизнь, я немцев люблю!
— Катя — партизан! Диверсант!
— Нет не партизан! Я люблю моего Вилли!
Генералу было лет пятьдесят пять. Спокойное округлое лицо, небольшого роста, коренастый. На груди кресты и еще какие‑то знаки. Лицо строгое, но глаза добродушные.
Кроме генерала, в комнате находился еще один человек. Типично русский: блондин, голубые глаза. но если русский, почему немецкий Офицер?
Генерал за все время ни разу не поднялся из‑за стола, офицер жё ходил по комнате и задавал вопросы, ответы переводил генералу.
Я отвечала на украинском языке. Я знала, что украинский язык в разговорной речи более прост и, пользуясь некоторыми словечками, оборотами, интонациями, можно добиться того, что тебя примут за малограмотную.
— Я ШЛА домой, в Граково…
— Там же фронт. Убьют! — сказал блондин.
— Чего убьют? Я им ничего не сделала.
— Ты идешь с немецкой стороны. Русские будут допрашивать тебя, спрашивать о расположении немецких войск, складов.
— А я не смотрела, где склады. Мне склады не нужны. И фронт мне не нужен. Я любила Вилли, жду от него ребенка. Когда он на фронт поехал, я пошла к себе домой, в Граково.
Я Видела, что по мере моего рассказа генерал смягчался. Но Блондин был суров.
— Ты шпионка! Мы знаем всё! Ты советская разведчица! Из Кривого Рога ты несешь русским сведения о том, где находятся военные объекты наших войск. Не прикидывайся дурочкой! Мы направим тебя сейчас в Кривой Рог, в гестапо. Там узнают, кто тебя послал и с какой целью.
Я заплакала:
— Генерал, и вы, господин. Смилуйтесь надо мной. Я ни в чем не виновата. Я люблю немцев, я люблю Вилли, очень люблю. Мне тяжело, я беременна. Не отправляйте!
Блондин подошел ко мне вплотную:
— Признайся, кто послал тебя? Скажи, какое задание получила? Немцы ничего тебе не сделают. Они самые умные и самые справедливые люди на земле. Я русский эмигрант. Я в Германии с 1917 года. Служу при генеральном штабе. И мне, видишь, хорошо. Мне доверяют, хорошо платят.
— Знаю, что немцы добрые, знаю. Я Вилли люблю. Ребеночек от него будет.
— Чем докажешь, что любишь немецких солдат? — заорал эмигрант.