20-го войска 5-го корпуса повторили свой штурм. Весь день и половину ночи велась артиллерийская подготовка.
Ночная атака 10-й и 7-й дивизий удалась. Войска легко ворвались в окопы противника, в штыковом бою прошли три их линии. От командующего Западным фронтом генерала Эверта пришел приказ: «Укрепиться, окопаться на захваченных участках и удержаться во что бы то ни стало».
Между тем весна повсюду вступала в свои права. Низкая местность превратилась в сплошное болото. Окопы залило водой, они стали не укрытием, а гибелью. Солдаты устраивали брустверы из трупов. Мокрые насквозь люди начинали замерзать.
Грунтовые дороги превратились в потоки грязи. Военным транспортам начинала грозить катастрофа. Наконец поступил приказ вывести людей на сухие места…
В первый день операции генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович выслал к озеру Нарочь одного из своих адъютантов, полковника Гриппенберга. Полковник оказался деловым человеком и хорошим знатоком артиллерийской науки. Он побывал во всех артиллерийских подразделениях и собрал обширный материал. В своем докладе великому князю Гриппенберг нарисовал жуткую картину хода мартовской операции. Хотя основная задача — отвлечь крупные силы германцев с Западного фронта и была выполнена (Фалькенгайн перебросил от Вердена к озеру Нарочь пять дивизий для удерживания фронта), но наступление велось крайне неудачно и провалилось. Причины неудачи полковник видел в глубоко порочных принципах русского высшего командования.
Сергей Михайлович немедленно выехал с начальником Упарта и ближайшими сотрудниками в штаб Западного фронта, чтобы провести там совещание с высшими артиллерийскими и воинскими начальниками, принимавшими участие в боях у Нарочи. Вызван был в Минск и Мезенцев…
Перед поездкой полковник решил привести в порядок свои бумаги. Он наткнулся в них на потертый экземпляр «Социал-демократа» и листовку. Мезенцев совсем забыл об инциденте и теперь с любопытством уставился на листки.
«…Народ ждет, что вы исполните свой долг и вместе с ним сметете позорное иго царской власти. Рабочий класс твердо верит, что армия и флот выступят с ним рука об руку в борьбе за волю, равенство и братство, за демократическую республику. Единение революционной армии с революционным пролетариатом и всем народом — вот залог победы…» — прочитал Мезенцев в листовке и задумался.
«Ну их к черту, жандармов! — решил артиллерист. — С ними только свяжись!..»
Он приказал вызвать Медведева. Когда солдат вошел и ординарец закрыл за ним дверь, полковник повернулся к вошедшему:
— Бомбардир! Расскажи мне, как был убит телефонист Сударьков? — спросил он Василия. Тот никак не мог понять, почему командир задает ему такой вопрос, — ведь это случилось дней десять назад, когда тяжелый снаряд неприятеля прямым попаданием ударил в блиндаж наблюдательного пункта дивизиона. В это время там находился прапорщик — корректировщик огня и телефонист. Весь дивизион, включая и командира, знал, что от НП осталась только глубокая воронка…
Медведев четко доложил полковнику все, что требовалось. Он недоумевал, зачем его вызвали, и не скрыл этого.
— Сейчас поймешь, бомбардир! — сказал Мезенцев. Быстрым движением он выложил на стол улики.
— Твои бумаги? — грозно спросил командир.
Медведев молчал, но твердого взгляда темных глаз не отводил. Полковник не видел в его лице страха или нерешительности.
— Еще раз спрашиваю, твои бумаги?! — так же грозно рявкнул Мезенцев.
— Не могу знать! — четко ответил бомбардир. Его взгляд был по-прежнему тверд и открыт.
«Смелый парень! — подумал одобрительно офицер. — И порядочный… Такой не подведет!»
Вслух Мезенцев лишь сказал коротко:
— За нахождение у солдата революционных листовок полагается расстрел! Ты это знаешь?
Большевик молчал.
Полковник подошел к печке, минуту молча смотрел на пламя, повернувшись спиной к солдату. Василий стоял недвижим. Потом Мезенцев смял бумаги в горсти и бросил их в огонь. Газета от жара развернулась. В золотисто-багровых отблесках полковник снова прочитал: «Социал-демократ».
«Как птица Феникс!» — промелькнуло в мозгу у Александра.
Не поворачиваясь к солдату, чтобы тот не заметил на лице своего командира малейших признаков нерешительности или нетвердости, которые он считал самыми худшими качествами офицера, Мезенцев негромко сказал:
— В другой раз не попадайся! Кругом марш!
72. Англия, Бекингемхэмпшайр, поместье Уэддэздэн Мэнор, апрель 1916 года
На северо-запад от Лондона, милях в десяти от загородной резиденции английских премьеров — Чекерса, находится еще одно поместье, широко известное своими художественными коллекциями. Двухэтажный дворец с мансардами и башенками, двумя флигелями, построен в середине прошлого века в стиле французского шато XVIII века. Часть английского ландшафтного парка перед его фасадом превращена в некое подобие сада Тюильри с подстриженными кустами и фонтаном. Внутри дворец наполняют уникальные собрания мебели, картин, фарфора, книг, самые ценные экземпляры которых восходят к эпохе французского Ренессанса. Владеет всем этим банкирская семья, влияние которой на политику Англии, а может быть, и всего тогдашнего мира, было несравненно значительнее, чем любого британского премьера или всего кабинета его величества Георга V.
Удостаивались чести быть приглашенными сюда на уик-энд немногие, но самые влиятельные или знаменитые личности на Островах. Даже банкир сэр Эрнст Кассель, личный друг покойного короля Эдуарда VII и кавалер орденов Св.Михаила и Св.Георга, ступал на порог этого дома в состоянии высшего почтения и трепета.
На этот раз ему разрешили привезти с собой начальника военно-морской разведки адмирала сэра Реджинальда Холла. Адмирал был обходительнейшим человеком, искушенным во всех тонкостях британской и мировой политики. Он, разумеется, не стал отказываться от столь лестного приглашения.
Хозяин ждал к ужину своего брата — одного из членов совета директоров Банка Англии, поэтому гости коротали время в большой гостиной, где на столиках было вдоволь напитков. Адмирал Холл уже воздал должное качеству французского коньяка «Хэннеси», любимого всем офицерским составом британского флота. Одновременно сэр Реджинальд внимал речам импозантного, с окладистой бородой под крючковатым носом и мешками вокруг глаз, хозяина дворца. Владелец имения с упоением рассказывал о предмете своей страсти — редких животных собственного зоопарка. Его глаза блестели — то ли от азарта, то ли от выпитого хереса.
Мажордом объявил о прибытии долгожданного кузена. Вошел лысый старый господин с орхидеей в петлице отлично сшитого фрака. Седые бакенбарды и белые, словно напудренные, усы придавали шарм его птичьему, но умному лицу.
Нового гостя знали как эстета и эксцентричного человека, державшего собственный симфонический оркестр и частный цирк. Однако главным его занятием наряду с приумножением капиталов, разумеется, была политика. Именно для разговора с ним пригласили сегодня адмирала Холла, которому надлежало сделать во время уик-энда соответствующие выводы.
Общество весело отужинало, дамы удалились щебетать о туалетах в розовую гостиную, а мужчины отправились в курительный салон, где было вдосталь сигар лучших сортов. Желающие могли выбирать также любую из коллекций трубок хозяина дома, в которой было все — от турецкого серебряного кальяна до обкуренных и необыкновенно вкусных «данхиллов» [41].
Адмирал долго не мог сообразить, зачем его пригласили в гости самые влиятельные люди в Англии.
Однако он сразу насторожился, когда кузен хозяина принялся ругать военного министра лорда Китченера. Начальник военно-морской разведки хорошо знал этого реформатора военной администрации в Индии, помнил и то, что Китченер блестяще реорганизовал британскую армию — вопреки многим в военном министерстве; нажил себе могущественных врагов среди политиков — в том числе и таких перспективных, как сэр Уинстон Черчилль.
Лорд Китченер выступал против влиятельнейших деятелей Англии, которые хотели свести все участие Британии в войне лишь к морским операциям против германского флота, предоставив французам и русским возможность умирать в кровопролитных сражениях на суше. Эта многочисленная группа вела бешеную агитацию против посылки подкреплений во Францию, против прославленного фельдмаршала.