Сутулов был уважаемый житель города Тютюна, и к нему на именины приходил и архиерей и исправник и городской голова.
Но перед самой войной жена Сутулова, Марья Петровна, из-за ничтожной царапины на пальце умерла вдруг от заражения крови, а сын его Тарас был убит в восточной Пруссии, провоевав всего один только месяц.
Но этого мало. Младший сын Сутулова Ванько́ однажды под вечер исчез из дому, а поутру нашли на берегу Ворсклы, там, где были самые смуты, его одежонку. Очевидно, в холодной воде (был сентябрь) сделалась у него судорога, а мальчик не смог бороться с течением. И тело его, вероятно, вода утащила куда-нибудь далеко вниз по реке.
Сутулов от этих трех смертен поседел, похудел, стал лицом даже как-то страшен. Соседи начали его побаиваться. Ходил он по двору и разговаривал сам с собой, а то бывало и начнет кликать: «Марья, а, Марья!» А потом захохочет и уйдет в дом. Кроме старой кухарки и дворника, никто теперь не бывал в богатом сутуловском доме. И тем более удивились все обитатели Михайловской улицы, когда к воротам дома подкатили однажды дрожки исправника.
Из-за всех плетней и заборов высунулись усатые физиономии «дядьков» и загорелые широкие лица «жинок».
— Дывись, дывись, — говорили они, — исправник приехав! Ух! Що-то буде?
И с жадностью глядели они все на зеленые ворота, ожидая чего-то необычайного.
Однако через полчаса исправник вышел, как ни в чем не бывало, сел и поехал, поднимая клубы черной пыли, ткнув плеткой в морду забрехавшую было собаку.
— Уехав! — разочарованно сказали дядьки. — Вин яке дило. Ну-ну.
Однако через час уже все каким-то неведомым образом узнали, что исправник приезжал к Сутулову сообщить удивительную новость. На выигрышный билет Сутулова, находившийся в Кременчугском банке, пал выигрыш в двести тысяч рублей.
Исправник находился в банке как-раз, когда собирались посылать Сутулову об этом извещение. Он вызвался сам свезти это извещение, дабы первому сообщить счастливцу о необычайном подарке судьбы.
К его разочарованию однако, Иван Дмитриевич отнесся к этой новости с каким-то странным равнодушием.
— Так, — сказал он и, усмехнувшись, добавил, — экое счастье прет.
— Подумайте, — воскликнул исправник, — какие это огромные деньги! Вы теперь у нас в губернии один из богатейших людей. Можете себе Иваньковскую экономию купить, либо Даниловские мельницы. И не сомневаюсь, что эта неожиданная удача поможет вам перенести горе, обрушившееся на вас всею своею тяжестью.
Сутулов как-то исподлобья поглядел на исправника и, повторяем, не выразил особой радости.
Исправник уехал рассказывать знакомым, а Иван Дмитриевич в тот же день с вечерним поездом поехал в Кременчуг.
— Ага, — говорили все, — знать, верно, двести тысяч на дороге не валяются.
В этот вечер во всех белых тютюнских домишках шли разговоры о силе и значении денег и обсуждался вопрос, как распорядится ими Сутулов. Предположения делали всевозможные. Кто-то уверял даже, что Иван Дмитриевич все пожертвует на войну, чтоб насолить немцам, убившим его сына. Но никто, тем не менее, не предугадал того, что на самом деле затеял новый тютюнский богач.
Архиерей, встретив Сутулова в Кременчуге на вокзале, сказал:
— Благ господь. Одною рукою отнимает, а другою одаряет. Смотри, Иван Дмитриевич, на храм пожертвуй. Крышу новую всю.
Сутулов и на это странновато усмехнулся.
— Деньги, чай, в бумаги обратил? Ренту, что ли, приобрел?
— Ренту.
— Правильно! Сейчас государство в деньгах особливо нуждается. А это у тебя что в мешке?
— Так… чай да кофе.
— Запасся… Правильно.
К удивлению тютюнцев, у Сутулова в лице не произошло по приезде из города никаких особенных изменений. А они все думали, что человек, выигравший столько денег, непременно должен был преобразиться.
— Чудаки, — говорил иной порассудительней, — что ж, у него сияние, что ли, вокруг головы должно воссиять.
— Не сияние, а вообще… Ну, в глазах что-нибудь! У богатых взгляд всегда как-то тяжелее!..
— И у него тяжелый!
— Так у него всегда такой был!
Одним словом, были все разочарованы.
Жалели, что не случился выигрыш тогда, когда живы были и Марья Петровна и сыновья. Тогда Сутулов был веселый и, наверное, закатил бы угощенье на весь город.
И вот ночью, когда заснул город и только бесчисленные псы лаяли по дворам и подвывали на луну, вдруг вспыхнуло над Тютюном багровое страшное зарево.
Гулко застонал на колокольне собора набатный колокол.