Но вот повернули за угол. Домика не стало видно. Потянулись знакомые улицы. Прохожие (они были все, конечно, знакомые) кивали и кланялись.
— В Москву?
— В Москву!
— Добре!
Арба с грохотом въехала на мостовую главной улицы, которая переходила в станционное шоссе. Вдали серой полосой обозначилась степь. Жутко было сейчас по ней ехать.
Вот пробелели последние тополянские домишки.
— До свидания, Сенцовы.
— До свидания, Ткаченки.
Арба загрохотала по прямому шоссе.
Над степью ползли темно-лиловые холодные облака. Сама степь была мертвая, осенняя. Не то что весною или летом, когда вся она жужжит и звенит, как живая, миллионами всяких насекомых и птиц. Все птицы уже улетели.
— А что, — говорил Петя, — теперь аисты в Африке?
— В Африке.
— Им тепло?
— Тепло.
Рассеянно отвечая на расспросы мальчика, Николай Семенович не переставал тревожно вглядываться в серые дали.
Однако ничего подозрительного заметно не было. Обычная осенняя картина.
Кате совсем не было страшно. Она только очень устала, собирая вещи, и теперь ей хотелось спать.
Ветер свистел в телеграфных проводах, Катя потеплее закуталась в платок и укутала Петю. Она начала клевать носом. Как в тумане слышала она грохот колес по булыжникам и пощелкивание бича. Ей казалось, что она витает где-то в пространстве и стоит ей поднять руки, чтоб залететь высоко-высоко. И вдруг все резко оборвалось. Катя огляделась. Арба стояла у белого здания станции, а вокруг кишела и гудела целая толпа народа.
Николай Семенович с беспокойством расспрашивал какого-то человека в инженерской фуражке.
— Вот так дела! — взволнованно сказал он, подходя к арбе. — Оказывается, махновские отряды отсюда в десяти верстах. На поезд неизвестно попадем ли… Вон народу сколько.
— Это все на поезд?
Вера Петровна безнадежно всплеснула руками.
— Все удирают, — продолжал Сенцов, выгружая вещи, — кто в Полтаву, кто в Харьков… Ну, вылезайте…
Инженер подошел к ним.
— Это куда же вы столько вещей набрали?
— А что?
— Да разве это погрузят… Людей-то сажать некуда.
— Ну как-нибудь… А где очередь к кассе?..
— А вот она… Мы все и стоим. Давайте ладонь, номер поставлю.
— А хватит билетов?
— Конечно, нехватит.
— Значит…
Он не докончил, ибо вдруг совсем близко раздался громкий удар.
— Бум!
Все вскрикнули, потом замерли.
— Это пушка.
— Нет, снаряд положили… Ах, дьяволы!
В толпе произошло волнение.
— Что ж они кассу-то! Кассу-то чего ж не открывают!
— Билетов все равно нет…
— Поезд идет! Что ж это!
— Значит, его раньше времени пустили…
— А-а-а…
Ничего нет страшнее паники, которая охватывает толпу. Никто уже ничего не соображает, никто не думает о других. У каждого одна цель — спастись, вырваться из этой давки, первому чего-то добиться, что-то получить.
То, что поезд подходил раньше времени, было уже само по себе страшно. Люди привыкают к известному порядку, а где же этот порядок строже, чем на железной дороге. И вдруг — раньше времени! Значит, все нарушилось, значит, опасность надвинулась совсем близко, значит, надо спасать свою жизнь.
И как нарочно вслед за гудком подходившего поезда раздался второй взрыв, еще более громкий, чем первый.
Толпа заревела и ринулась на станцию.
— Идемте, — крикнул Николай Семенович.
Катя схватила на руки дрожавшего от страха Петю, Николай Семенович поднял корзину, Вера Петровна — какой-то узел, и все они вместе с толпой ринулись в помещение станции.
— Господа, — кричал дежурный, — нельзя же так! Что вы!
Но его оттеснили.
Паровоз с шипением уже проходил мимо, таща за собою вагоны.
— Не остановится.
— Остановится! Ой!..
— Раздавили!..
Катя с ужасом почувствовала, что она не владеет своими ногами. Толпа сжала ее и несла куда-то в сторону.
— Папа!
— Господа, там дочь моя! — кричал Сенцов. — Господа, дайте моей дочери пробраться!
— Какие тут к чорту дочери!
Толпа несла Катю к вагонам…
— Все равно, садись, Катя, — кричал Николай Семенович, — в Полтаве соединимся… в поезд, главное, садись.
Его самого с Верой Петровной теснили к задним вагонам.
— Садись, не бойся.
Катя чувствовала, что единственное спасение в этом страшном поезде. Не сесть в него, значит, остаться на станции на растерзание бандитов — самого Махно. Стиснув зубы и прижав к груди Петю, она протиснулась к вагону.
— Ну, девочка, живее.
Кто-то подсадил ее.
Она теперь стояла на ступеньке.