Юноша едва касается меня, забирая пачку из моих рук и вытаскивает ещё одну сигарету для себя.
– Есть ещё какие-то стили курения, о которых ты хочешь мне рассказать? – Спрашивает он, держа сигарету в зубах, уже поджигая её одной рукой, а второй, по очереди, открывает наши банки с чёрным напитком.
Тут я понимаю, что хочу испробовать с ними все существующие стили. И, кажется, не только в курении.
Касаюсь своей ладонью руки Марка, держащей баночку для меня и забираю её. Медленно затягиваюсь. Плавный, изящный выдох, почти в его губы. Запиваю свои мысли холодной жидкостью, стряхивая скопившийся пепел. Точно такое же плавное скольжение моего языка по моим губам, наслаждающимися вкусом табачной вишни на фильтре.
– Мой любимый – стиль «Брежневский». – В наслаждении вкусом потягиваю я.
Парень поперхнулся, не успев сделать глоток.
– Звучит не так сексуально, как то, как ты говоришь об этом сейчас. – Он стряхивает со своего костюма пару упавших капель, а я – помогаю ему, идя на неосознанное сближение в очередной раз.
– На самом деле, это ещё сексуальнее, чем это. – Загадочно отвечаю, наблюдая за его реакцией.
«Какого чёрта ты делаешь, женщина!?», стоит мне спросить себя. Но я не спрашиваю. Самосуд будет позже, обещаю.
Марк закинул ногу на ногу, поставил на колено локоть, а на ладонь положил своё лицо, полное множества эмоций.
– Меня напрягает фамилия Брежнев и слово «сексуальнее», стоящие в одном предложении с ним. Но, клянусь, произнеси ты сейчас «репрессия, каторга и расстрел», я бы всё равно захотел попробовать это также сильно, а может, ещё сильнее, чем сейчас.
Я снова затягиваюсь и чуть наклоняюсь, ловя его дыхание своими губами так, что теперь могу выпустить на него дым и коснуться его вишневых губ своим языком. Но я не делаю этого. Пока что. Только думаю об этом.
Марк вздрагивает, убирает пачку в карман своих брюк и начинает глубоко дышать, чередуя затяжки.
Я начинаю смеяться и отстраняюсь от него.
– Брежнев любил курить в бассейне на закрытых заседаниях со своими товарищами мужчинами. – Поясняю я Марку. – Мне нравится делать тоже самое. Только, одной.
Не знаю, что сейчас светится ярче: Луна или его улыбка. Или я, смотрящая на него под этой Луной. Между нами около пяти с половиной сантиметров. Это расстояние он сокращает очень деликатно, словно снижающийся к своей цели голодный беркут, под взглядом которого я обречена.
– Когда ты делала это в последний раз? – Неожиданно, спрашивает юноша.
– Была с мужчиной или курила, после того, как была с мужчиной? – Моё хорошее самочувствие отражается на моём чувстве юмора. Перестрелка колкими шуточками возможна не у всех собеседников и как прекрасно то, что сейчас мне с собеседником повезло.
– И то, и другое. – Он становится серьёзным, проводя пальцами по моей цепочке и висящему на ней кольцу.
Джон. Сердце делает один громкий удар. Затем, второй.
Я никогда и ни с кем не говорила о нём. Но так хочу сделать это сейчас. Что со мной? Почему – ему? Я даже не моргаю, пока в моей голове идёт этот монолог. Со мной – правда, которая нуждается в том, чтобы вырваться. Ему. Потому, что он единственный, в чью искренность я поверила за эти долгие века. За один вечер, который перетёк в ночь.
– Это было давно. В прошлой жизни. – Не отводя взгляда, с улыбкой гордости и грусти коротко ответила я, уже ожидая того, что сейчас медленным ручьем за моими словами последуют слёзы. Марк молча берёт мою сигарету между своими пальцами и забирает её, чтобы стряхнуть пепел, который ещё немного и сможет упасть на пальцы, обжигая их.
– Он был врачом. – Выдыхаю я, позволив себе говорить. – За всю свою жизнь он закурил лишь один раз. Когда пришлось оперировать маленького ребёнка. – Продолжаю я, впервые открывая перед посторонним одну из своих настоящих историй.
Делаю глоток, забираю обратно сигарету и несколько раз глубоко затягиваюсь, отводя взгляд на соседние карусели. – У мальчика была дилатационная кардиомиопатия. Там, где мы жили, не было ни настоящего госпиталя, ни профессиональных хирургов. Джон оперировал до этого, но никогда не делал подобных сложнейших операций. Пересадить сердце, а уж тем более найти донора для пересадки сердца – ребенку, было невозможным. – Тушу сигарету о землю, и опустошаю банку с напитком, затем кидаю её и окурок прямо в мусорный бак, установленный рядом с соседней каруселью.
Марк внимательно слушает меня, не перебивая и не задавая вопросов. Моя исповедь идёт от души. Точно, будто перед священником. Но я конвертирую прошлое в более подходящую для обычного человека версию. – Нужно было чудо, чтобы найти и привезти то, что спасёт ребёнка. – Я улыбаюсь, вспоминая тот счастливый момент, когда жизни маленького Александра больше ничего не угрожало. Наш счастливый день.