Мы – вместе. И не просто вместе, а один в другом. По самую шляпку, по самое-самое….
И на целую эту ночь, мой дом – это твои слова, твои руки и твои губы. И – твое тепло. Точно как у той яблони. Ей тоже было тепло, снег – он греет. Но пока это совершенно неважно, правда? Потому, что я чувствую, как внутри у меня распускается цветок. Нет, целый букет цветов. Маковое поле. Ведь спать рядом, вместе – это почти несбыточно, а вот – случилось.
Утром я сварю тебе кофе, такой, как ты любишь. Обниму на пороге, поцелую, провожу на работу. И, уже спускаясь по лестнице вниз, ты снова, в который раз, вспомнишь и с досадой хлопнешь себя по лбу – опять, опять забыл… Ну, что же делать-то? Совсем вылетело из головы.
И сегодня, как назло, сплошные тяжелые случаи, и точно будет не до того.
А мой прощальный поцелуй – он весь день на твоих губах.
Годовщина…
И лишь вечером, в машине, по пути домой, ты в последний раз вспомнишь про эту злосчастную новость, и – нельзя, нельзя откладывать, пока не передумал, да и все равно, дождь со снегом, ветер, ноябрь – самая середина. Надо же, наконец, решиться – пора. Да и… она – та, другая – тоже. Она ведь больше не может, все равно не будет покоя. И потом – честнее… И просто, чтобы поскорее и больше не думать, и дома сразу завалиться спать, ты тормозишь у тротуара и пишешь. Пальцы бегают по клавиатуре, фраза выходит длинной, как змея, а так хочется покороче – короткий быстрый разрез, чтобы поменьше крови и не так больно: «Прости, я встретил другую. Мы расстаемся. Будь счастлива. Прощай». Точка.
И – выключаешь телефон.
…Я жду тебя, как жду всегда, каждый вечер, вот уже целую жизнь. Ведь ты придешь, потому, что приходишь тоже всегда, не сегодня, так завтра, через день или через неделю, но – всегда. Я знаю. И ужин готов, и накрыто на двоих. Именно в этот момент телефон вздрагивает, и из него выползает эта фраза-змея: «Прости… Мы расста…»
Я – читаю. Потом – читаю ее еще раз. Закрываю глаза и продолжаю читать – каждое слово, каждую букву. Слава богу, что она такая короткая. Ну, да – поменьше крови, и не так больно. И за окном – снег. Он ледяной, он может остановить кровь. И я падаю, валюсь в него, как яблоня. Ведь, если было так хорошо, что слишком – что же еще остается?
…Надо же, какое длинное письмо получилось. Ты прости, что я о грустном. На самом деле, сегодня у нас самый счастливый день – годовщина.
А новость эта твоя… Да бог с ней. Ведь до нее еще целых два дня и ночь, и утро.
И все это время – ты.
Люблю тебя.
Твоя Н.
Его письмо
С добрым утром, птичка моя!
Успел только увидеть твое письмо, оно длинное, читать некогда, больной уже на столе – пора мыться.
Конечно же, я помню – сегодня наш праздник. Только наш с тобой – как всегда. И сегодняшний вечер будет таким же, как всегда в этот день и таким непохожим на него. В общем, как мы сами.
Я заеду за тобой не позже семи. И пожалуйста, надень то мое любимое платье – серого шелка – ну, ты знаешь. Зачем я об этом говорю?
Сегодня утром, странно, почему-то вспомнил – у тебя, вроде, под окном какое-то дерево росло, большое – яблоня, что ли? Что-то давно я его не видел. И чего это я о нем, вдруг?
До вечера.
Конечно, люблю.
С.
…Ну, вот. Ты прочтешь это скоро, всего через несколько минут. И будешь вглядываться в каждую строчку, в каждое слово, искать тот самый явный и тайный смысл, и морщить лоб, и шевелить губами, пока не вспомнишь то, что знала всегда. Что всего-то и надо – просто протянуть руку и вовремя расжать пальцы. И в твоей ладони вдруг окажется спелое, налитое яблоко с красным боком. Оно улыбнется тебе и скажет:
– Ну, что же ты? Кусай.
И та самая яблоня, целая и невредимая, как ни в чем не бывало, довольно кивнет и улыбнется – тоже:
– Видишь, слишком – это совсем немного. Кусай, ну…
Небесная сказка
В этом городе было все. Солнце, люди, сияющие и не очень витрины и бездомные собаки. Еще была осень – зрелая, наступившая осень со своим непростым характером.
Не было только меня.
Каждое утро ты наталкивался на мое отсутствие, вздыхал и отправлялся на работу и отдавался ей целиком, без остатка – тогда быстрее проходил день и наступал вечер. И можно было снова попытаться заснуть, с надеждой увидеть меня во сне и даже – чем черт не шутит – наяву.
Но черт не шутил. Вообще. Ему было просто не до нас.
Тогда, мы придумали… нет, не телефон, телеграф или голубиную почту. И даже не всемирную паутину – интернет. Но – придумали. И сразу начали ужасно много разговаривать друг с другом и еще больше смеяться – над собой и над чертом. Вообще-то, я представляла его вполне маленьким и симпатичным. Чертенком, а не чертом. Я смеялась потому, что надеялась разозлить его, чтобы он, наконец, обратил на нас внимание. Ты – просто потому, что тебе было хорошо со мной. Так хорошо, что все, что «без меня», казалось серым и незаметным.
Обычно, когда я рассказываю эту историю своей собаке, именно в этом месте, ее левое ухо начинает подергиваться, она наклоняет набок голову и неслышно спрашивает:
– Ну, а ты? Тебе-то с ним было – как?
А я улыбаюсь, треплю ее по голове и вздыхаю.
– Почему же – было?
…Однажды я попросила тебя:
– Расскажи, а почему самолеты летают?
Ты принялся объяснять так долго и обстоятельно, что время превратилось в смолу и капало, и тянулось, и никак не могло затвердеть, и тогда я купила билет на самолет и просто прилетела туда, где ты живешь, в твой город – к тебе.
Осень страшно удивилась и даже перестала капризничать. Деревья насторожились, дожди спрятались в почтовые ящики, а городские собаки приветствовали меня веселым, заливистым лаем.
Ты молча стоял у дверей, но чуть в стороне, и я почти-почти пробежала мимо. Еще бы, так торопиться тебя увидеть, да и все остальное – тоже…
– Положись на меня – говорил ты мне всегда, и это превратилось в мечту, вот прилечу – и положусь.
Ты все-таки успел схватить меня – пробегающую мимо – за руку и остановить.
– Откуда ты взялась? – спросил ты, и я почувствовала щекой твою ладонь.
Я была не в силах ответить, ведь в эту самую секунду я говорила с твоими пальцами, потом, с твоими губами, а потом… И мне просто пришлось указать тебе вверх, на небо.
– Значит, ты – небожительница? – спросил ты и засмеялся.
И мне оставалось только кивнуть – ведь это было последнее, что я слышала. Дело в том, что от счастья я обычно теряю сознание. Вот и на этот раз…
…Я, наконец, очнулась в твоих руках и услышала – близко-близко – стук твоего сердца, но оказалось, что уже очень поздно и мне пора улетать обратно.
В аэропорту ты подвел меня к летчику и попросил его:
– Вот эту самую небожительницу, доставьте, пожалуйста, в целости и сохранности.
Тот кивнул и произнес:
– Конечно, только необходимо пристегнуться.
Тут я отчего-то жутко запаниковала и попыталась тебе крикнуть через круглое окошко, что этот летчик – ненастоящий, а, скорее всего, переодетый в летную форму тот самый чертенок. И если он начнет шутить – одной мне будет не справиться.
Но это окошко было такое толстое, к тому же осень просто разревелась от досады, а собаки вокруг завыли от тоски – и ты меня не услышал.
Когда мы пролетали над твоим домом, я закрыла глаза. Чтобы не умереть – это же понятно, правда?
Наконец, самолет помахал крыльями круглому берегу и набрал высоту. Летчик включил автопилот и уселся рядом со мной.
– Нет, это не черт, – сказала я себе сквозь закрытые глаза. – И уж совсем не чертенок. Разве могут быть у них такие требовательные руки?
– Просыпайся же, наконец, небожительница. Сколько можно спать?
Ты сидел рядом, одетый в летную форму и улыбался.