Но толком помогали разве двое.
Меня достало это роковое
Душевности и равнодушья в нас
Сцепление, никчемности и силы:
Заткнем Чечню, не отдадим Курилы!
А дом и через сутки не погас.
* * *
Лишь вернувшись назад, понимаешь, как мы больны,
Видя лица в метро, словно соприкасаясь кожей
С неблагополучием каждого и всей огромной Страны,
На другие так убийственно непохожей.
Чем же? Свинцовою тяжестью сизых туч?
Зимней тьмой, накрывающей чуть ли ни на полгода?
Языком, который так велик, так могуч,
Что уж скоро, кажется, сможет и без народа
Обходиться этого. Я почти не шучу,
Потому что народ-то без языка обходится постоянно.
Мы больны, но чем? О симптомах сказать врачу
Стыдно. Можно лишь собутыльнику, заикаясь пьяно:
«Ты меня уважаешь?!» – Ах, вот где он, корень зла!
Как люблю я эту громадную, убеленную снегом землю,
Драгоценную эту, единственную, что меня родила,
Как люблю, мучительно, горько – и не приемлю…
* * *
Ну а в самом деле-то, что больному
Безнадежному говорить -
Продлевая жизненную истому,
Небылицею одарить?
Содержание жизни ведь не в итоге –
В том, что чувствуешь ты сейчас.
И хранят иллюзий благие боги,
Заслоняя от смерти, нас
Ежедневно. Вот же он, виртуальный
Сон! – Мы готовы все.
Человек играющий, беспечальный,
Развлекайся во всей красе!
Потому что что же еще осталось?
Разве каяться и страдать...
Но знакома нам лишь людская жалость,
А не Божия благодать.
ПРАГА
Почти уже совсем империи столицей
Была готова стать. Но не судьба, увы!
И лишь Рудольф II тут силится забыться
Последним сном, а Гус не клонит головы
На площади стоит, где, как иголки, шпили
Воткнулись в черный плюш вверх вознесенных крыш.
Зачем, зачем, скажи, здесь столько накупили
Мы всякой ерунды, зачем? – Но ты молчишь.
Как водится стекло. У Чехии хрустальным
Должно быть сердце. Эх, не довезем, смотри!
Мы видели фонтан со слухом музыкальным,
Танцующий в лучах, идущих изнутри.
Империя? – на что! Лишь мы себя неволим,
Пытаясь удержать рассохшийся ковчег.
И даже если здесь бродил когда-то Голем,
Я верю, что сейчас он тоже человек.
* * *
Алексею Пурину
Как странно, что перед концом поют
Все так же Музы чисто и согласно.
А потому, наверное, прекрасна
И смерть сама усталого приют…
Россия – Атлантида, материк,
Готовый, чтоб над ним сомкнулись воды
Истории. И чуждые народы
Придут сюда, и голос наших книг
Умолкнет, и сотрутся имена
С могильных плит и триумфальной меди,
Останутся березки, да медведи,
Огромная равнинная страна,
Но безъязыкая. А звук уйдет, как вздох,
Туда, где что вам русский, что аккадский,
Где спят давно в одной могиле братской
Царь Соломон, Гораций, Архилох.
* * *
Пока не требует поэта!..
Ну мне-то говорить про это
Не стоит. Я как раз не Фет –
Помещик дельный, не Некрасов –
Делец, картежник, ас из асов,
Ловкач, я только что поэт,
А значит, человек ничтожный,
Излишний, со своей подкожной
Тоской, с невнятною судьбой,
В быту – чудовище, обуза
Для близких. Что ответишь, Муза,
Чем мы расплатимся с тобой
За все? Бряцанием на лире?!
Куда там! В современном мире
Другие звуки ловит слух.
Про вой толпы на стадионе,
Про пляски потные в загоне,
Про вечных девочек-старух,
Орущих о любви с экрана,
Не буду лучше. Даже странно,
Чего еще с тобою тут
Пытаемся добиться… песней?!
Всего жалчее, бесполезней
Как раз наш сладкогласный труд.
* * *
Моим стихам, которым не дано
Написанными быть и воплотиться,
Перебродить в столетнее вино,
Преодолеть, летейская граница,
Тебя, ворваться брызгами ракет
(Каких еще тинейджеровских фишек
Не перечислил?)… Видишь ли, их нет,
Их просто нет – в пыли забытых книжек.
Точнее, есть. Но, кажется, теперь
Небытие у нас неотличимо
От бытия. Не чувствуя потерь
Своих, идет слепое время мимо.
Ты в нем уже, как будто вышел срок,
Весь растворен, изглажен без остатка.
И как-то даже безутешно-сладко
Шептать обрывки выморочных строк.
* * *
Когда уже поздно что-либо исправлять,
Ты имеешь редкостную возможность, приглядываясь к неудаче,
Спокойно принять и понять,