Дорого обошелся чудо-сорт и тому, кто вывел его, и тому, кто на него позарился: ученый инфаркт получил, а похититель — пять лет заключения.
Освободили Мурцало досрочно: «За прилежный труд и примерное поведение…» В колхоз он не вернулся: стыдно было. Уехал в Донбасс. С дружком. Спаровался с ним в лагере, тот и шахтерскому делу его научил. Поступили на «Первомайскую». Крепильщиками по ремонту. Недельки через две, подгадав, когда начальник участка один в кабинете остался, Мурцало прошмыгнул к нему…
Как-то так сложилось, что каждый раз, когда надо было «дипломатничать», Мурцало, — может, потому, что лучше знал его, — пользовался родным, украинским языком, а когда требовалось говорить прямо — переходил на русский. Дело, по которому Мурцало зашел к Осыке, неясности не терпело и поэтому он подсознательно — преднамеренно выбора языка Мурцало никогда не делал — заговорил по-русски.
— Слыхал я, товарищ начальник, — без обиняков начал он, — завалы у вас случаются. В кровле — мыльник, должны быть завалы. Имейте в виду: по разборке завалов — мастак. Экстракласса. И напарник есть подходящий. Потребуемся — кликните. И за последствия не опасайтесь. Оформляйте документики так, чтобы в случае чего, не отвечать за нас… Ну, а потом…
— Гони на бочку?
— Верно говорите, товарищ начальник, деньжата нужны.
Осыка о разговоре с Мурцало вспомнил через несколько дней, когда произошло обрушение в лаве. На наряде так, чтобы все слышали, сказал горному мастеру:
— Разборку завала запрещаю. Опасно. Пусть кровля устоится.
И в книгу нарядов это распоряжение записал, а Мурцало шепнул:
— Действуй.
— Будсде, — заверил тот.
И сделал. На вторые сутки лаву пустили.
Вкалывали Мурцало и его напарник завзято. Там, где до них по три пары крепильщиков ставить приходилось, они вдвоем справлялись. И на завалах отличались. Не будь в листке по учету кадров графы о судимости — слава от них и на шаг не отступила бы. Но честолюбием ни тот, ни другой не страдал. Дружок Мурцало даже считал, что слава испортила бы им обедню: были бы на виду — не рискнули бы за разборку завала, с которым они за каких-нибудь восемь — десять часов управлялись, заламывать по три сотни.
Намекнул как-то Мурцало Осыке: жениться хочу — сразу квартиру получил. Двухкомнатную. Леська приехала. После женитьбы взял земельный отвод. Построил дом. Насадил сад. Купил «Волгу».
Перевели Осыку с «Гарного» на «Лисичку» — и Мурцало переманил. Вместе с напарником. Но тот вскоре погиб.
Комиссия, расследовавшая несчастный случай, пришла к заключению:
«…проявив недисциплинированность, зашел в закрещенную[2] выработку и попал под обрушение».
Виновных в его гибели комиссия не установила.
Потеряв друга, Мурцало перешел на проходку. Работал смекалисто, резво. Стал бригадиром. Ни одного случая не упускал Савелий Никитич, чтобы лишний червонец у десятника или начальника участка выколотить. И заработки в его бригаде были самыми высокими на шахте. Мурцало был уверен, что ребята уважают его за это, в огонь и воду за ним бросятся, и вдруг… «Шкура!», «Иуда!», «Не пойдем с ним…» — звенели в ушах оглушившие его слова. Повторяя их, он еще больше распалял клокотавшую в нем злость. «Посмотрю, как без иуды обойдетесь, посмотрю… Приползете, как слепые цуценята. Скулить будете: «Савелий Никитич, возьми…» Где Мурцало — там деньги, и они, миленькие, пока требуются! Не при коммунизме живем».
Но чем беспощаднее костил он взбунтовавшихся «цуценят», тем яснее понимал: сегодняшнее шахтеры ему вряд ли простят. И муторно, ох, как муторно было Мурцало!
Глава XII.
ОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВОК
Давая наряд, Авилин предупредил Комарникова:
— Имей в виду, Егор Филиппович, воздуха на восток поступает мало, вентилятор включать нельзя — будет работать сам на себя, гонять один и тот же воздух. Так что ты уж посматривай там, если опережение откаточного штрека подгазовано — направляйся на западное крыло.
Миновав лаву, Комарников определил содержание метана и кислорода. Хоть и было одного больше, другого меньше, чем хотелось бы, но ни тот, ни другой из допустимых пределов не выходил, и потому никаких опасений у него не возникло. Невдалеке от забоя штрека озорничал «шипун»: на стыке труб вырвало часть уплотняющей прокладки и в образовавшуюся щель с разбойным свистом вырывался сжатый воздух. «Пусть подсвежает», — решил Егор Филиппович и приступил к осмотру крепи, отмечая мелом арки, требующие ремонта или замены. Крепь, в основном, держалась хорошо, металл и железобетонные затяжки были доставлены. Дел набиралось немного. Надеясь за смену управиться, Егор Филиппович радовался: «Ляскун пробьет разрез, мы штрек приведем в порядок и на партийном собрании можно будет сказать: «Товарищи! Восточное крыло готово дать уголь. Рассчитаться с долгом и вернуть «Гарному» его былую славу — такая задача стоит перед нами».