— Возьмите себя в руки, — впервые на «вы» обратился Колыбенко к Авилину.
— Докладываю, — откашлялся тот, — все люди с западного крыла выведены.
— Когда вы были в «Восточной?»
— Точно не помню. Где-то в середине смены.
— Что делали забойщики?
— Ожидали меня.
— Зачем?
— Получил сообщение, что забой отклонился от оси, и приказал до моего прихода к работе не приступать.
— Какое указание дали?
— Выравнять разрез.
— Почему послали крепить опережение штрека? Зачем рисковали проходчиками?
Авилин опустил голову.
— Вы знакомы с порядком отработки выбросоопасных пластов и с распоряжением по этому вопросу технического директора производственного объединения?
Авилин не шелохнулся.
«Чего ты добиваешься от него? — осадил себя Колыбенко. — Разве ты не видишь, в каком он состоянии?» — И отпустил.
— Отдыхайте, Валерий Исаич. Потребуетесь — вызову.
Нажал на кнопку громкоговорящей связи:
— Глоткова ко мне.
Тот, как обычно, зашел с эскизом аварийного участка. Колыбенко придирчиво проверил его и обнаружил, что некоторые, уже выполненные, спасательные работы на эскизе Глоткова не показаны.
— Какую вы можете дать информацию другим, если сами недостаточно осведомлены? — строго спросил Колыбенко.
Глотков стушевался.
— Перенесите на свой эскиз состояние спасательных работ, зафиксированное на моем, — взглянув на Тригунова, поправился, — на нашем эскизе. Ознакомьтесь с записями в журналах. Возьмите экземпляр оперативного плана и доложите обстановку всем, кому положено. За сведениями на командный пункт обращайтесь каждые два часа.
Вслушиваясь в краткие, четкие распоряжения Колыбенко, Тригунов с удовольствием отметил его самообладание, командирскую струнку, умение сразу схватить существо дела, безотлагательно принять решение. «Славный командир может получиться», — сделал для себя вывод, зная, что с этой минуты желание перетянуть Колыбенко в горноспасательные части будет преследовать до тех пор, пока оно не исполнится.
Репьев тоже не сводил глаз с Колыбенко: биографические данные пострадавших могли потребоваться командиру отряда как для доклада начальнику горноспасательных частей области, который должен вот-вот подъехать, так и для докладной записки о ходе горноспасательных работ, представляемой в правительственную комиссию, и Репьев выжидал, когда освободятся нужные документы. Но у Колыбенко снова и снова находились дела более неотложные. И тогда Репьев попросил у него личные карточки. Вывел в оперативном журнале: «Сведения о пострадавших» — и начал переписывать те из них, которыми почти все интересуются: возраст, профессия, семейное положение, состав семьи, количество иждивенцев…
Пять карточек он уже возвратил Колыбенко, а когда взял шестую — от нее отлепилась фотография. Репьев хотел приклеить ее, взял в руки и… отшатнулся. «Это мне померещилось…» — беззвучно пробормотал он. А кто-то другой, дерзкий, беспощадный, как бы глумясь над ним, медленно, жестко твердил: «Нет, не померещилось. Так и есть. Ведь Марина пошла в ночную смену. Она это, она!»
Когда Тригунов и Колыбенко составляли оперативный план, они, перечисляя в общей его части пострадавших, безусловно, назвали и Манукову. Но бессонная ночь, тревога, до отказа забитый людьми кабинет, пропитанный табачным дымом воздух, телефонные звонки, громкие, с внезапными срывами разговоры, напряженная сосредоточенность, которой требовала оперативная документация, — вся эта непривычная обстановка, в какой оказался он впервые, так оглушила Репьева, что все, к прямым его обязанностям неотносящееся, как бы отталкивалось от него, не достигло его сознания. Не насторожился Репьев еще и потому, что работала Марина на участке вентиляции, а не на «Гарном». И откуда было знать ему, что на смену не выйдет горный мастер и начальнику вентиляции придется вместо него послать на «Гарный» свою помощницу?! Репьев еще раз взглянул на фотографию Марины и словно бы впал в оцепенение. Потом ощутил: нечем дышать, задыхается. Встал:
— Товарищ командир, разрешите отлучиться…
Тригунов корректировал график спасательных работ. Не отрываясь от него, молча кивнул головой. Но голос Репьева насторожил Тригунова, и Репьев почувствовал это. Чтобы рассеять настороженность командира отряда, он, стиснув зубы, вышел из кабинета неторопливой, твердой походкой.