С трудом преодолевая неприязнь, Колыбенко сказал:
— Честного шахтера приписки оскорбляют. Не нужны ему подачки всяческие… Да еще за счет государства.
Осыка скривился:
— А словечки-то эти не твои — Комарников… — Натянуто усмехнулся: — Н-ну, быв-вай!..
Когда Колыбенко спросил ключ, — жил он все еще в общежитии, — дежурная пропела.
— У вас гостья…
Он ожидал приезда матери и потому не обратил внимания на необычную, не служебную улыбку дежурной. Оказалось, приехала Ксеня. Она сидела в его комнате на кушетке, сложив руки на коленях. Последний раз они виделись больше полгода назад, когда у нее были каникулы. «Я не уверена, — сказала тогда Ксеня, — что наши чувства серьезны. Давай их проверим временем и разлукой». Потом были письма. Много писем! В последнем она сообщала: «Итак, учеба закончена. Предлагают остаться в консерватории, а мне больше по душе исполнительская деятельность. Хочется работать в филармонии. Но прежде, чем сделать окончательный выбор, я хочу посоветоваться с тобой». Он не успел ответить. И вот…
Колыбенко тряхнул головой, как бы отпугивая видение. Но оно не исчезло. Напротив, проворно спрыгнуло с кушетки, оправило платье, сделало шаг навстречу:
— Ты что, не узнаешь меня, Петя?
Он бросился к ней, поднял на руки, закружил по комнате. Задыхаясь, осторожно опустил на кушетку, зарылся в мягкие пахучие волосы. Ксеня выскользнула из его рук, нахмурилась, давая понять, что недовольна его медвежьими нежностями. Но строгость никак не могла прижиться на ее лице. «Петенька, — спохватилась Ксеня, — я же гостинчика тебе привезла. Растворимый кофе. Бразильский. Лучший в мире. И кое-что к нему. Только ты не мешай мне, лежи, отдыхай». И начала хлопотать-хозяйничать. Еще какое-то время он поддакивал ей, отвечал на ее шутки. Но усталость, накопившаяся в нем за его почти трехсуточное бдение под землей, предъявила свои права. И когда Ксения торжественно объявила: «Стол на две персоны сервирован!» — он уже крепко спал. Ей стало до слез обидно. «Разве так любят» — не замечая слез, спросила она себя и ответила на свой вопрос так, как только и могла ответить на него девушка, уязвленная невниманием к ней ее избранника. Потом вспомнила Авилина. «Неужели хотя бы что-то подобное могло случиться с Валерием? Каким он был предупредительным, внимательным! Как он… Да, да, Валерий любил меня, любил по-настоящему. И если бы… Ну ладно, ладно, спи, сон тебе дороже, чем я, спи, спи, — бессвязно, чтоб только не расплакаться, повторяла Ксеня, — вот посмотрю на тебя немножко и уйду, совсем уйду, навсегда уйду, слышишь? Навсегда!!!»
Но чем пристальнее всматривалась она в его заострившийся, заросший русой щетиной подбородок, запавшие, с въевшейся угольной пылью подглазья, запекшиеся, сердито шевелившиеся губы, тем острее пронизывало ее щемящее, прежде незнакомое ей чувство. Ксеня на цыпочках подошла к постели, взяла подушку, подложила ее под послушную голову, сняла с него ботинки, носки, укрыла одеялом. Спал Колыбенко беспокойно. Что-то выкрикивал, бранился. Ксеня просидела у его изголовья всю ночь. Как около больного ребенка. Когда в коридоре застучали шаги и захлопали двери, а за стеной загремели кастрюли, — вышла из комнаты. Увидев, что рядом — общая кухня и около плиты хлопочут жены таких же, как ее Петр, молодых специалистов, приготовила завтрак. Разбудила. Заставила побриться. Накормила. Сказала:
— Приехала насовсем.
Вскоре Колыбенко снова стал таким, каким знала его Ксеня, — жизнерадостным, непоседливым.
— Женушка моя, и почему ты не догадалась приехать раньше?! — любил повторять он, когда возвращался с работы в хорошем настроении, и такие дни выдавались все чаще и чаще. — Не успела появиться — мой «Гарный» выполняет план, шеф обращается ко мне исключительно на «вы» и беседы со мной не разнообразит выбрасыванием в окно подвернувшихся под руку предметов. Да что там Репетун! Даже городская печать и радио упоминают мое имя лишь после непременной увертюры: «Талантливый организатор производства». Признайся, Ксеня, ведь ты догадалась, что я талантливый? Поэтому и пошла за меня? Да? Ха-ха-ха! — закатывался Колыбенко.
Искусственное обрушение — «посадка» кровли, впервые примененная на крутом падении, превзошла все ожидания. Обвалы, даже в зоне геологических нарушений, прекратились. А комбайн не только выбирал породную прослойку, но и, обнажая вторую плоскость пласта, облегчал отбойку угля. Добыча, как говорится, «дуром поперла».