Красно-фиолетовое небо распадается на пушистые кругляшки, они, тускнея, носятся туда сюда, а за ними я вижу один большой тёмный овал. Я вглядываюсь в него.
Это лицо моего отца. Оно трясётся. Мой отец рыдает.
Я вернулся к тебе река. Прости лес, прости солнце, я вернулся к реке.
За окнами пасмурный день, накрапывает мелкий дождь, и порывистый ветер грубо раскачивает крону одинокого тополя, стоящего в школьном дворе. Я смотрю на него, и мне его жаль. Когда-нибудь это дерево спилят, пусть это даже произойдёт после того, как все сидящие в этом классе умрут, но мне его жаль. Фоном звучит речь учительницы, я не слушаю. Зачем? Умножающий знания — умножает скорбь. Мне достаточно и моей. В мой мозг проникает что-то знакомое, я удивлённо осматриваюсь. Весь класс смеётся. Я грустно улыбаюсь и перевожу взгляд на учительницу. Оказывается, она уже трижды назвала мою фамилию.
— Тише, он спит — обращается биологичка к классу, и тот взрывается новой волной смеха.
— А нет, проснулся — она поправляет свои нелепые очки — Ну, тогда, уважаемый, прошу к доске. Повторите-ка всё, что я сейчас рассказывала.
Я поднимаюсь, и неуклюже свалив на пол учебник, плетусь к доске исписанной мелом. Класс просто заходится в хохоте. Как же, придурок не поднял учебник, и не заметил, наверное. Учительница, желчно улыбаясь, смотрит на меня, готовая провести очередную экзекуцию моего самоуважения. Я подхожу вплотную к доске и смешно разворачиваюсь.
— И так, о чём я только что говорила?
Я игнорирую её вопрос, я смотрю в конец класса, на стенке появляются два фиолетовых пушистых ядрика, они смешно скачут вверх вниз. Ещё один, красный, лежит на последней парте, но я знаю, это только начало. Сейчас их здесь будут десятки, и тогда я отвечу ей.
+ Сейчас я опозорю этого придурка — думает биологичка.
— Так что я рассказывала? — повторяет вопрос.
Я улыбаюсь, глядя на смешную суматоху красных и фиолетовых ядриков.
— Вы рассказывали, что ваш муж последние три дня пьёт, а вчера забрал деньги, отложенные на новый пылесос. Вы рассказывали, что последний секс у вас был четыре месяца назад, и муж не смог вам доставить удовольствия. Ещё вы говорили, что когда вы мастурбируете, вы думаете о Зольском из десятого «б».
+ Боже! — кричит её мозг.
— Заткнись сучонок! — орёт биологичка — Вон из класса!
Класс застывает в катарсисе, пережёвывая только что произошедшее. За семь лет ядрики ещё ни разу не играли со мною в школе, и мне немного не по себе. Мне даже жаль её, хотя она за последний год и унижала меня на всю катушку, но всё же больше мне жаль дерево. Когда-нибудь его спилят, это никого никогда не унижавшее дерево.
Я возвращаюсь к парте, поднимаю учебник и, кинув его в пакет, иду к выходу, опустив глаза. На душе мерзко, зря я всё это, нужно было, как обычно закончить сцену в роли клоуна, но разве можно остановить игру ядриков?
— Чтобы тебя здесь больше не было! — хрипло говорит учительница, когда я прохожу мимо неё.
+ Чтобы ты сдох, скотина, кто бы ты не был — плюётся в меня её мозг.
Я выхожу из класса и закрываю дверь. В коридоре полумрак, тихо и пусто, ядрики тускнеют, и теряются в тёмных углах. Я медленно бреду к выходу, я хочу домой, я так устал.
Во дворе школы мне кивает высокий тополь, и я грустно улыбаюсь в ответ.
Ты снова блестишь, ты вновь заманиваешь меня река, но тебе не нужно этого делать. Ты слышишь? Я вернулся.
На столе тарелка с позавчерашним разогретым супом, ополовиненная бутылка водки и пустой стакан, вокруг которого прыгают фиолетовые ядрики. Я без особого аппетита ем суп и смотрю на отца. Он наполняет стакан и, резко мотнув головой, проглатывает какую-то мутную дрянь.
— У глухих брал? — спрашиваю я, кивая на бутылку, на горлышке которой примостился красный пушистый комочек.
— Ты что? В магазине конечно.
+ Откуда ж у меня деньги на магазинную?
Я молчу, мне грустно. С тех пор как не стало матери, отец пьёт непрерывно. Долгих два года.
Я вспоминаю его добрую улыбку, полные жизни глаза, сильные, не знающие усталости руки, и ищу всё это в сидящем напротив осунувшемся мёртвом человеке, но не нахожу. Папа, папа, ты помнишь себя? Ты помнишь, как ты подкидывал меня в воздух, а я хохотал и не мог остановиться? А когда твои руки ловили меня, я чувствовал себя самым защищённым ребёнком на Земле. Ты был самым лучшим. И пусть ты дважды изменил матери, я тебя не виню. Она умерла, не узнав об этом, и значит, она умерла счастливой. Что ещё нужно женщине от мужчины, на которого она истратила своё сердце? Папа, папочка, ты, наверное, забыл, с каким уважением соседи просили тебя починить проводку. Ты был всего лишь электриком, но я гордился тобой, как не гордился своим отцом ни один сын.
— Брось пить, пап — безнадёжно прошу я.
Он пару раз кивает головой.
— Вот матери два года отмечу, и всё. Завяжу. Слово даю. А моё слово крепкое.
+ Прости сынок, я уже не могу. Да и незачем мне — его мысли плачут.
— Зачем же ты врёшь? — спрашиваю я.
— Не вру я, не вру, сынок. Хочешь, перекрещусь? Не веришь папке? Папке родному не веришь?
Из его правого глаза появляется скупая мужская слеза, мне же хочется плакать, навзрыд, не стыдясь, не останавливаясь, но я не могу. Сердце держит слёзы в себе, сжавшись в маленький, беспомощный кулачок. Я смотрю на отца, и мне его жаль. Так же, как и дерево в школьном дворе.
— Я знаю, что ты врёшь — говорю я.
— Ох ты, прямо ты знаешь — пьяно кривится он. И глотает ещё одну порцию мутного суррогата — Что ты можешь знать?
— Ты думаешь, мне не жаль матери? Ты думаешь, ты один такой несчастный?
+ К чему это он?
— Нет, нет. Я не думаю так — оправдывается вслух отец.
— Думаешь — горько бросаю я.
— Я и о тебе думаю.
+ Нужно бы ещё как-то бутылку взять.
— А ты у меня денег спроси. Я сэкономил немного.
— Каких денег?
+ Разве я что-то говорил о деньгах?
— Ты не говорил, ты думал.
Отец останавливает стакан с суррогатом перед самым ртом и долго смотрит на меня. Его рука дрожит, и муть из стакана два раза переливается через край, оставляя на столе маленькую тёмную кляксу. Наконец, он приходит в себя, и проглатывает любимое пойло.
— А-а, это фокус такой? — он пьяно улыбается — Это вас что, в школе теперь такому учат?
— Отец, перестань придуриваться. Ты ведь умный человек, ты знаешь, что такому нельзя научить. Ты что, не понимаешь, я знаю все твои мысли. Я знаю всё, что ты сделал. Я знаю, что ты два раза изменил матери, и жалеешь об этом. Но сейчас не об этом. Ты врёшь, что бросишь пить! — я перехожу на сдавленный крик — Ты думаешь, что тебе не-за-чем бросать пить! А ты обо мне подумал?!
Я прячу лицо в ладони, мне тяжело.
— Матери изменил? — его голос блекнет.
+ Откуда он узнал?
— Из твоего мозга, папа — глухо говорю я сквозь ладони.
Минут пять мы молчим.
— Значит, ты должен знать, что я жалею об этом. Очень жалею — наконец выдыхает отец.
— Да, знаю — я отрываю ладони от лица и смотрю в его глаза, в которых всё чётче и чётче виден страх — Знаю, отец.
+ Ничего ты не знаешь.
— Знаю — почти шепчу я.
Теперь и отец боится меня, это понятно и без ядриков. Господи…
— Ты бросишь пить? — мой голос дрожит.
— Я даже не знаю, что тебе и сказать? Получается, тебя нельзя обма… И давно у тебя так?
— Помнишь, как я утонул?
Отца передёргивает, ему до сих пор страшно.
+ Если б он тогда умер, она бы меня убила…
— Я не хочу об этом вспоминать — он поднимает бутылку и допивает с горла.
— Я просто отвечаю на вопрос. С того момента, как очнулся тогда, на берегу.
Отец крутит в руках пустую бутылку.
+ Да, ситуация… как же теперь с ним? Надо найти ещё на бутылочку…
— Да дам я тебе на твою бутылочку! — я достаю из кармана две помятые сотни и зло бросаю их на стол. Отец хватает их дрожащей рукой и резко поднимается.
+ Ух, ты!
— Ты это, ты если что… вообщем давай попозже ещё об этом поговорим. Это ж интересно, такие способности!