Выйдя из кабинета, Дженни автоматически повернула налево, к лестнице. Алек взял ее за руку и повел направо, к лифту. Он предназначался исключительно для перевозки грузов, и это правило никто никогда не нарушал. Но никто и не позавидовал бы сейчас законному праву Дженни воспользоваться лифтом. Алек придержал рукой двери, пропуская Дженни вперед. Ее макушка не доставала до его подбородка. Трудно было представить ее беременной. Он привык думать о ней как угодно — девочка-сорванец, сказочный эльф Тинкер Белл [Тинкер Белл (колокольчик) — героиня сказки Дж. М.Барри «Питер Пэн и Венди». — Прим ред.] , в конце концов.
Ни то, ни другое, ни третье… Она — женщина, носящая под сердцем дитя.
Машина уже стояла у подъезда. Алек распахнул заднюю дверцу и уселся рядом с Дженни. Он бросил пару слов шоферу, и машина отъехала от края тротуара. Дженни сидела неподвижно, уставившись на свои руки. Она молчала и казалась очень одинокой.
Одинокой? Но ведь она не одинока. Алек обругал себя: «Позвоню Брайану, как только приедем в больницу». Почему он сразу этого не сделал? Ведь Брайан был отцом ребенка. И рядом с Дженни сейчас должен быть он, а не Алек.
— Извини. Надо было…
— Нет-нет! Не нужно. Брайан ужасно ведет себя в больницах. Он их ненавидит.
Она беспокойно пошевелилась. Мысль о звонке Брайану явно встревожила Дженни. Алек успокоил ее:
— Прекрасно. Как захочешь, так и будет.
Машина остановилась перед светофором.
— Ну вот, теряем целую минуту, — сказал Алек.
Она не ответила. Загорелся зеленый, машина тронулась. Алеку захотелось взять Дженни за руку, но он вдруг подумал, что ей это может быть неприятно.
— Наверняка они ничем не помогут.
— Не знаю.
— Ну, а я знаю, — только теперь она подняла голову. Ее безучастный взгляд был устремлен вперед, куда-то вдаль, сквозь толстую плексигласовую перегородку, отделявшую их от шофера. — Я пишу для мыльных опер уже десять лет и многое знаю о выкидышах. При восьминедельном сроке ничего сделать нельзя. Позже дают препараты, снимающие спазмы матки. А в восемь недель ничем помочь невозможно…
…В конце концов, Мэг тоже ничем нельзя было помочь. Его семья перепробовала все. Запасы их энергии и воли были неистощимы. Но они ничего не смогли сделать, чтобы Мэг жила…
— Ненавижу… — продолжала Дженни, — ненавижу беспомощность. Я могу работать на износ. Поставьте передо мной цель, и я ее достигну. Сделаю все, что положено. — Ее кулаки сжались. — А когда вот так сидишь и не можешь ничего сделать… Невыносимо!
Это Алек понимал. Его семья отказывалась признать свою беспомощность перед болезнью Мэг. Алек знал, что именно поэтому он всегда боролся и упорствовал, даже в таком безнадежном, заранее обреченном деле, как «Аспид» — он терпеть не мог ощущения беспомощности. Не в силах был видеть, как снова умирает Мэг…
Они уже ехали по территории больницы. Машина остановилась около белого навеса приемного покоя.
— Подожди, — велел Алек.
Он обошел машину, открыл дверцу и подал Дженни руку, чтобы помочь выйти. Ее губы были плотно сжаты, а лицо бледнее прежнего. Веснушки выступили резче, весенне-яркие крапинки словно подшучивали над ее несчастьем. Она споткнулась.
— Что такое?
— Не знаю, ничего… немножко нехорошо стало… вот и все.
Выглядела она хуже некуда. Алек инстинктивно подхватил ее одной рукой за плечи, другой — под коленки, поднял и понес к дверям приемного покоя. Совсем как Дерек нес на руках Джинджер в «Страстях». Когда с шипением раскрылись автоматические двери, он прижал ее к груди.
К ним бросились на помощь. Появился санитар с креслом-каталкой. Заторопилась сиделка в белом. Подбежала женщина из-за столика регистрации.
— Сможет она сидеть в кресле? — спросил санитар. — Или нужны носилки?
— У меня все в порядке. Отпусти меня! — протестовала Дженни. Ей было неприятно, что Алеку пришлось нести ее на руках. Он опустил ее в кресло и, выпрямляясь, услышал позади вздох, как будто у кого-то внезапно перехватило дыхание. Что это значило, знал любой актер, снимающийся в мыльных операх.
— Ей-богу, — за спиной стояла женщина с блокнотом регистратора, — я знаю вас. Вы же Дерек!
Дженни действительно потеряла ребенка. Пока ее осматривали в приемном покое, Алек позвонил Брайану. Они оба жили в Горвенте, в окрестностях Бруклина, совсем недалеко от студии. Буквально через несколько минут Брайан был в больнице. С очень озабоченным видом он пожал Алеку руку и пошел за медсестрой сквозь двойные двери, чтобы увидеться с Дженни. Алеку это было запрещено. Тем же вечером Брайан позвонил ему, еще раз поблагодарил и сообщил, что Дженни слегка лихорадит и ее задержат в больнице до утра. Но она не хочет, чтобы в студии узнали о случившемся. Может быть, Алек промычит там что-нибудь неопределенное?
Ну разумеется, промычит… Он все сделает так, как хочет Дженни.
На следующий день он не был занят в студии и поехал навестить ее. Дверь палаты, не в пример дверям кабинета, была закрыта. Алек тихонько постучался, опасаясь разбудить Дженни.
— Войдите, — последовал немедленный ответ. Но голос звучал вяло и устало.
Он вошел. Палата была полна цветов. На подоконнике в зеленой вазе стояли розы на длинных стеблях, на ночном столике — лилии и фрезии, тюльпаны — на прикроватном… Пол был расписан райскими птицами и виноградными гроздьями.
Чему удивляться? В мире шоу-бизнеса всегда встают рано и все делают быстро. Члены труппы, люди с телевидения и даже из других программ не теряли время зря и завалили ее своими цветочными дарами.
Предполагая это, Алек взял с собой огромный бутерброд.
Дженни, в линялой, застиранной больничной сорочке, приподнялась на постели. Около нее не было ни книг, ни журналов, даже телевизор был выключен. Похоже, она сидела просто так, без всякого дела. Он понял, что это редчайший случай в ее жизни.
Она явно не желала, чтобы кто-нибудь видел ее такой. Алек понял и это. Ей хотелось всегда выглядеть жизнерадостной, шустрой девчонкой, чтобы все верили, что у нее нет проблем. Но они были. Ей было больно. Она страдала.
Алек приблизился. Вручил ей небольшой белый пакетик.
— Это на случай, если твой завтрак оказался несъедобным.
Она приняла пакет молча, развернула его, извлекла бутерброд. Листок вощеной бумаги упал на пол. Дженни посмотрела на угощение и вдруг быстро заморгала, словно собираясь расплакаться.
Алек понял, что и это случается не часто.
— Спасибо тебе за вчерашнее, — Дженни не поднимала глаз. — Вообще-то я не считаю себя человеком, которого надо спасать…
— Очень может быть, — ответил он грубовато. Ей не понравилось бы его сочувствие. А ласка и теплота заставили бы разрыдаться. Но именно этого она и боялась. — Думаю, что во мне не было нужды вчера. Ты бы прекрасно справилась бы сама. — Пусть она по-прежнему в это верит. Он придвинул стул к кровати. — Как ты себя чувствуешь? Какая температура? Говорят, тебя из-за нее тут держат.
Она откашлялась.
— Нормальная. Если не подскочит, сегодня поеду домой.
— Вот и хорошо.
Зачем он это сказал? Почему его голос зазвучал сердечно и успокаивающе? А ей какой смысл притворяться спокойной и хладнокровной?
Он вспомнил доктора Роберта Олдфилда, своего героя из «Обрести и удержать». Хотя в конце сериала выплыло, что он практикует без лицензии, его манера обращения с пациентами была великолепна. Он хорошо знал, что в жизни бывают моменты, когда человеку отчаянно плохо.
— Надеюсь, тебя не очень удручают больничные стены?
Она пожала плечами.
— Дома, конечно, лучше, но в общем-то мне все равно.
— Мерзкая вещь с тобой случилась. Имеешь право чувствовать себя гадко.
— Не знаю, — она водила пальцем по краю бутерброда, разравнивая полоску сырного крема, видневшуюся между кусочками хлеба. — Это было бы нечестно. Я не умирала от счастья, узнав, что беременна. С какой стати мне теперь убиваться?
— Беременность не входила в твои планы?