— Тогда умру и я! — Она подступила к входу, стояла против жреца, молодая, сильная, готовая на смерть. — Открой мне победу над концом жизни!
— О боги, ты больна! — схватившись за голову, выкрикнул старик, пораженный ее неслыханной супротивностью. — Ты идешь против родных- богов?! Я дам тебе зелье... Пей и ты, и вы оба умрете вместе, никому не нужные, как жабы под копытами конницы, идущей против поганых...
Яришку поразили беспощадные слова старика — никогда она не видела его отравленным такой жгучей злобой, и вместе с тем в нем проглядывало что-то совсем беспомощное, помутившиеся от старости глаза жалко слезились, губы дрожали.
— Хорошо! — прошипел он, хватая внучку за руку. — Я скажу тебе то, что не могу говорить никому. Taк завещали пращуры, открывшие самые древние, тайны жизни, поведанные Перуном... Ты не уйдешь от правых богов, ты — их слуга! Ими через меня избрана в жрицы. Возьми вот зелье!
Он сорвал со стены пучок травы и протянул внучке.
— Благодари Стрибога. Он приказал набрать живой травы. Но принесет ли тебе счастье эта владычица смерти?! Навари, и пусть пьет. Она очищает кровь от огня, от черноты, от любой немочи... Поклянись на этом святом месте, что никто и никогда не узнает от тебя этой тайны, кроме твоего младшего внучка.
— Клянусь всемогущим Перуном! — Яришка выхватила из рук старика пучок травы, но Маркун уцепил ее за руку, нагнулся к самому ее лицу, лохматый, бородатый, со страшными, полубезумными блестящими глазами, и выкрикнул:
Дай слово, ты... ты приведешь его к Стрибожьему озеру в полночь новолунья!
— Ты хочешь ему плохое? — резко опросила она, отстраняясь.
— Да пойми!.. Не раз говорил тебе... Народ в несчастье, в обиде на князей-насильников, нововерцев... Но должен же найтись среди них разумный, кто признает и старую веру. Так, может, и увидим... Не изберет ли твоего княжича своим вещим сыном Стрибог?! Если увидит в нем большой разум и соучастие. Тебя не зря он избрал своей дочерью. И если сбудется, станет у вас обоих с княжичем одна судьба. Ты сама станешь решать его участь. Ты же любишь его?
Яришка легко вздохнула и уже ласково сказала:
— Я же знала, дедушка, ты плохого никому не делаешь, ты добр, как добры наши боги. Говорю тебе: он придет!
...И ведь выходила юная дочь Стрибога умирающего княжича! Через два дня он уже поднимался с ложа, ходил пошатываясь, ослабевший, с дрожащими руками. А Юрко все допытывался у Яришки:
— Назови, что за живая трава. Ты же победила смерть! Ты достойна песенной славы на вечные времена. Я воспою твою золотую голову!
— Не тревожь меня и не выпытывай, — сердито отвечала она. — Только в мой последний час открою избранному слуге богов — внучку своему. Иначе зелье потеряет силу, боги не прощают измены...
Донские люди
На крыльцо, держась за балясины, вышел Ярослав, бледный, ослабевший. Ватага Епифанова, вскидывая шапки к небу, прокричала ему княжескую славу. В дорогу подкрепились медовухой и выехали со двора.
Через день к вечеру путники вырвались из леса на большие поля, выгоны и огороды. У слияния рек, на высоком мысу, § раскинулось село Сосново, окруженное земляным валом и стеной-частоколом из толстых островерхих бревен. Избы виднеются бревенчатые, с резным узорочьем — не бедно живут свободные смерды!
Епифан остановил коня у края села, возле кузниц. Виднелись кучи золы и остатки шлака у сыродутного горна. В сторонке гончары лепили горшки на гончарных кругах из красной нежной глины. Каменорезы тесали камни белые и плиты узорчатые.
Князь и Юрко спешились. Епифан принялся показывать, какие доспехи и оружие куют лесные умельцы. По стенам клети были развешаны только что откованные мечи и шлемы, в колчанах — пучки красных стрел. Стояли новые копья с блестящими, отточенными наконечниками, в углу — боевые топоры, рядом — широкие лезвия для рогатин. Косы и серпы свалены в сторонке. Тут было шумно-гамно, по наковальням молотки перезванивались многоголосо. Полуголые кузнецы в. кожаных фартуках с любопытством и не очень дружелюбно разглядывали богато одетых юношей.
— Откуда эти искусные люди? — спросил Юрко.
— Разные... Кто из смердов, кто скрылся от бояр, — пояснил Епифан, — Люди даже в тати лесные бегут от бесчинств боярских. А иные к нам.
— Разбойный люд? Но их поймают и повесят! — с сердцем воскликнул Ярослав. — Искусным умельцам не прощают побегов!
— Нет, князь, мы не в Пронском княжестве. Твои браты охотно сотворили бы это. Но им не до нас: они не успевают обороняться от старшого братана, который не прочь и с врагами дружить. А мы принимаем всех обездоленных...
— Зачем говоришь срамные слова? — хмурясь, сердито проговорил князь.
— А если это правда? Прости, княже!.. И послушай-ка любого простолюдина — узнаешь и народное горе и правду услышишь. Хоть ты, Савостий, подь сюда! Пошто, Савостий, убег от боярина?
Кузнец поправил ремешок на лбу, сдерживающий кипу густых русых, стриженных под скобку волос, молча, недоверчиво осмотрел гостей.
— Не робей, сказывай, не таись, — ободрил Епифан, — ведь и князь князю рознь, и среди князей бывают Ярославы Мудрые.
— Что же, вожак, коли на то пошло, не утаю, все поведаю. Только пусть гости твои не гневаются.
— Говори смело! — приказал Ярослав, а Епифан добавил: •
— Это гости и мои, и ваши. Говори, может, с князем и столкуемся, как у нас было наперед загадано.
— Ладно было бы! Лучше в лыке и дерюге ходить у своего князя, чем в красных сапогах у лютого боярина. Князь все же за народ держится. А ты к тому же и молод...
Сели на бревнах. От них шел запах смолы и лесной чащобы. Подходили люди, усаживались рядом, постепенно весь двор наполнился народом: жизнь идет тут на окраине суматошная, каждый год приносит неслыханные новости о княжествах соседних да о половцах...
— Так повелось издревле: жили мы в общине свободными смердами, — начал Савостий, задумчиво опустив голову. — И отцы и деды знали одного князя. Он кормил дружину свою, а мы дань сдавали ему — десятую долю. Земля исстари была наша, общинная... А раз нежданно приехал боярин, объявил селение своим, будто — княжий дар за победу над половцами... Стал он брать с каждого дома дань зерном, да лисицей, да белкою. И землю объявил своей — подавай ему еще куницу с соболем. Непосильную тягу взвалил. До бога высоко, до князя далеко... И пошла жизнь впроголодь. Дети есть, пашня есть, а нечего есть.
А тут поганые нагрянули. Кто защиту даст? Князья забыли советы мудрые, — перегрызлись без стыда, без совести... Убили злыдни половецкие отца с матушкой, сестру угнали в полон. Клеть сожгли и весь пожиток. Да и нивы с огородами порушили... Собрал я ребятишек, последние рубища, взяли сумы за плечи и пошли на житье к окраинным оратаям.
— Тяжка твоя доля, — вырвалось у Юрко. И князь кивнул головой, сочувственно смотрел на изрезанное морщинами лицо коваля. Слова человеческие разжалобили.
— А здесь легче? — грустно усмехаясь, спросил князь.
— Здесь опасней враги, зато нет жадобости боярской...
— Князь вспомнил слова Ярослава Мудрого: «Живите в любви, и вы победите врагов земли Русской». И еще поучение Владимира Мономаха: «И худого смерда и убогие вдовице не дал есмь сильным обидети...» Вот в чем самое главное! Так и Юрко говорит: к народу надо идти с благом...
— Говори все! Речь твоя — сама правда, а за правду ответа нет, — подался князь к Савостию. Его вдруг потянуло к этим обиженным жизнью, но смелым людям. Разве какой боярин ! снесет тяжкие муки всю жизнь? А они все страдальцы... И если они выдерживают такое, то и войско из них будет— как мечи каленые, булатные... Надо их ободрить, по-отечески, как учили в Киевской лавре: князь — отец народа! Тогда пойдут они в огонь и воду...
— Послушай, князь, моего неразумного совета и не гневайся, если придется не по сердцу, — душевнее проговорил Савостий. — Не гордись княжеской, гордись человеческой честью. Живи с. народом душа в душу. Помогай умным и добрым и гони лихоимцев да лукавых подхалюзников. А коли сила будет богатырская, — собери князей русских, скажи им слово мудрое. Дадим руки, братие, обороним землю Русскую, чтобы весь народ жил в покое и радости. В этом сила княжества! Тогда мы все пойдем за тобой.