Боги, за что караете?!
А пленник у мачты хохотал без умолку, и шелестела листвой ладья, обернувшись плавучими зарослями, и лился с вышины безумный напев флейты, а из тьмы, сгустившейся на носу, несся глухой рык, и сверкали во мраке желтые глаза, вспарывая сознание лезвием паники. Пленник заревел, рот его жутко растянулся, превращаясь в оскаленную пасть зверя. Миг — и на палубе уже бесновался, хлеща себя хвостом по бокам, желто-рыжий лев с косматой гривой. Тьма разверзлась, выпуская на свободу четверку пантер; гиганты-удавы со зловещим шелестом взметнулись в небо — выше мачты; нависли над моряками…
— В воду!
— Помилуй нас, Владыка Морей!
— Левкофея, богиня моя! Приди на помощь!
Моряки прыгали за борт, спасаясь от когтей и клыков. Нет, не прыгали — падали в воду, с трудом перевалившись через край, камнями шли на дно. Ужас смертным холодом сковал их члены, не позволяя всплыть, глотнуть спасительного воздуха.
— Папаша!
Тритон замешкался, как всегда. Он готов был кинуться в море — выручать отца! — когда в темно-синей глубине возник серебристый, тихо мерцающий силуэт. Он проступал из мглы, возносясь к поверхности.
— Мамка!
Парень замахал рукой, раздумав прыгать. Раз мамка здесь — все будет хорошо. Море вспухло глянцевыми спинами. Это сводный брат Тритона, дельфиний пастух Палемон, привел «стадо». Тритон замахал обеими руками — и едва не свалился в воду.
— Палемон! Мамка! Папашу спасайте…
В ответ богиня изогнулась с нечеловеческой грацией — и без всплеска ушла в пучину. Тритон шумно выдохнул, с размаху сев на палубу. Мамка справится без него. Богиня она мелкая, не из важных, но и папашу спасать — не шторм усмирять. В другой раз он бы с удовольствием прокатился на дельфине, но сейчас было не до игр. Оглядевшись, парень сообразил, что звери исчезли. Истлевали на глазах, превращаясь в дымку, плющ и лозы. К ладье возвращался ее первоначальный вид. Весла, как весла — обычные, деревянные. И парус целехонек, ничего с ним не сделалось.
Однако наваждение не кончилось. У мачты, крепко привязанный, сидел голый мальчишка лет пяти. Кудрявый, жирный и такой чистенький, каких не бывает. На кудряша кто-то навешал бабских цацек: ожерелье на шее, витой браслет на запястье. Дитя не по возрасту гнусно ухмылялось. «Чего лыбишься, мелкота?» — хотел сказать ему Тритон, но тут его позвали из-за борта. Мамка выловила папашу, и следовало втащить Навплиандра на борт. Папаша был плох: кашлял, хрипел, закатывал глаза. На палубе его начало рвать водой — так долго, что Тритон даже испугался.
Над бортом вознеслось узкое, почти змеиное тело богини. Как и все морские, Левкофея легко меняла облик. Взгляд ее агатовых глаз был устремлен на скверного мальчишку у мачты. Весь вид богини выражал суровую укоризну. Тритон уверился: сейчас мамка утащит гаденыша в пучину. Однако богиня лишь осуждающе покачала головой и погрозила пальцем.
Кудряш хотел покаянно развести руками, но не смог: руки-то были связаны. Тогда он скорчил умильную рожицу: «Прости, мол! Ну, пошалил…» Богиня вздохнула — совсем по-человечески — и серебряным фонтаном опала в воду.
— Развяжи меня.
В голосе звучал приказ. Голос был взрослый. Такой мог бы принадлежать отцу. Или косматому дядьке, который хохотал у мачты. Тритон привык слушаться приказов. Не чинясь, он стал развязывать веревки. Змеи на запястье и шее кудряша — их Тритон принял за цацки — подняли точеные головки, мелькая язычками. Но Тритон и не собирался обижать змееносца. Он очень старался, сорвав себе ноготь на большом пальце, и вскоре руки мальчика были свободны. В благодарность кудряш боднул Тритона головой в живот.
— Ай! Ты чего?
Под ребра ткнулись твердые острия. Рожки? Мальчишка не походил на сатира, да и ноги у него были не козлиные — человечьи. Миг, и перед Тритоном уже сидел косматый дядька. Он подмигнул парню, но обратился не к Тритону, а к его отцу.
— Ты мне понравился, кормчий. Ты хотел меня… Ведь хотел, да?
Кормчий затрясся от страха.
— Это хорошо. Люблю таких.
Навплиандр ощутил у себя в паху ладонь — узкую, мальчишескую, хотя кудряш исчез, а косматый стоял у мачты и не думал приближаться. Ладонь сжалась и исчезла, оставив давящий холод. Кормчего вырвало желчью. Если он чего и хотел, так это снова выброситься за борт.