– У нее просто выбора нет, – пожал плечами Корф. – Или он, или Иван, а на последнее ее величество никогда не пойдет.
– Тем не менее, свергнутый император все еще жив, – понизив голос, заговорщицки проговорил Корф.
– Я же уже сказал, у нее просто нет выбора. Или она находит нужные слова и сумеет достучаться до герцога, или будет ждать, когда у него родится сын, и, поверьте, мой друг, ждать она этого не будет долго. Или же… всегда должен быть припрятан туз в рукаве, запасной вариант. Елисавета не так глупа, как о ней любят порой говорить завистники.
Как же я понимаю Карла Петера, который вроде бы ни с кем ужиться не мог. У меня под столом руки сами собой в кулаки сжались. Его ведь никто не воспринимает всерьез. Вместо того, чтобы учить герцога языку страны, которой ему в перспективе предстоит править, эти посланники Елизаветы только и могут, что использовать этот самый язык для злословия, и, пользуясь тем, что герцог не понимает, о чем они говорят, поливать его грязью прямо при нем. Так и хотелось вскочить и заорать: «Сюрприз, бля! Что, суки, не ждали?». Ничего такого я, конечно же, не сделал, и просто продолжал сидеть, гипнотизируя взглядом стол. О каком императоре они говорят, мерзко хихикая? Что за император? Между Анной Иоановной и Елизаветой что, какой-то император еще был? Не помню, может и был, потому что память, которую я напрягал так, как никогда прежде, подкидывала мне имя Анны Леопольдовны. Хоть убей не помню, кто она такая, но вроде какое-то отношение к трону она имела.
Мои сопровождающие, наконец, наелись и принялись подниматься из-за стола. Я же, внезапно, сам от себя такого не ожидая, схватил хлеб и сыр и поднялся, не выпуская их из рук.
– Eure Hoheit,* – Корф удивленно посмотрел на меня, но я повыше задрал голову и направился к двери. Выйдя на улицу, я сразу ощутил, что не май месяц.
Было очень холодно, и камзол не грел от слова совсем. Ко мне тут же подскочил Румберг и на плечи лег плащ, подбитый каким-то мехом, а на голову опустилась треуголка. Похоже, что только этому слуге есть до меня хоть какое-то дело. Стало немного теплее, но не настолько, чтобы перестать ежиться. Тем более, что сапоги были не слишком хорошей заменой зимних ботинок, выстланных изнутри толстым теплым мехом, или на худой конец валенок. Ждать чего-то, стоя на ветру, прижимая к груди хлеб с сыром, пришлось недолго. Вскоре подъехала карета, и Румберг помог мне расположиться на сиденье, укрывая ноги тяжелой рогожей, засунув под нее горячие кирпичи, которые специально притащил откуда-то. После этого, сунул мне в руки баклажку, открыв которую, я обнаружил кислое вино, так сильно разбавленное водой, что вкус ощущался как кислинка. Когда я благодарно кивнул ему, он закрыл дверь кареты, оставив меня наедине со своими мыслями, в полумраке этого жутко холодного средства передвижения.
Щелкнул кнут, раздалось лошадиное ржание, густо разбавленное криками на немецком, и карета, качнувшись на рессорах, тронулась. Понятно, значит, кроме меня в ней никто не едет. Ну круто, чего там. Во всяком случае, у меня есть время, чтобы подумать.
* EureHoheit – Ваше высочество;
** EureHoheit, wacht auf, es ist Zeit aufzustehen – Ваше Высочество, проснитесь, пора вставать;
*** EureHoheit, wir müssen los – Ваше Высочество, нам пора.
Глава 2
Я замерз как собака, да и к тому же мои опасения подтвердились, ради меня никто останавливаться не собирался, и плевать, что пацан может захотеть в сортир, что кирпичи давно остыли, хотелось есть и пить. Никто даже не потрудился поинтересоваться, может быть, мне что-нибудь нужно? Хоть что-нибудь, собеседник, элементарно, чтобы я тут не занимался «фантазиями», как эта скотина Бергхольц соизволила выразиться.
Я давно уже сгрыз тот хлеб и сыр, которые захватил с собой из таверны, подозревая, что это будет единственная моя еда на довольно длительное время. Подкрашенная вином вода в небольшой фляжке давно закончилась. И да, мне хотелось в туалет, хотя я просто не представлял, как буду переставлять окоченевшие ноги, и смогу ли вообще вылезти из кареты самостоятельно. Из-за холода клонило в сон, но я боялся спать, прекрасно помня, к чему привело одно такое засыпание на морозе. Чтобы хоть как-то согреться, я принялся обследовать карету. На противоположном сиденье обнаруживалась небольшая коробка, в которой я нашел кучу фигурок, игрушечных солдатиков. Фигурки были сделаны из какого-то металла, я не смог определить из какого, все-таки я не металлург. Выполнены они были очень искусно, просто поразительное следование деталям. Наверное, набор был очень дорогой и безусловно очень дорог мальчику, в чьем теле я сейчас пребывал, потому что руки независимо от меня гладили эти фигурки, повторяя пальцами мельчайшие формы. Что это было? Подарок отца или какого-то еще близкого человека, который ушел и уже никогда не вернется? Мне, если честно, было плевать. Я не этот мальчик и никаких эмоциональных привязанностей к герцогству с непроизносимым названием, да и ко всему немецкому, я не испытывал. Мне даже их машины не так чтобы нравились, еще там в прошлой моей жизни. Повертев в руках эту совершенно ненужную мне вещь, я снова бросил коробку на сиденье в угол, где она и лежала до этого совершенно незаметная. Лучше бы книга какая была, желательно на русском языке. Света здесь хватало, чтобы попытаться заняться самообразованием. Тем более, что герцога вроде начали учить языку, только как-то спустя рукава, надо сказать. От довольно интенсивных движений, которые мне пришлось совершать, чтобы перебираться по карете, я хоть маленько согрелся. Во всяком случае, в сон меня вроде бы уже не клонило.