— Бабушка, обожди! Бабушка, обожди!
Взвизгнула бабушка Василиса — и про старость забыла.
Прибежала в деревню, разевает рот, машет руками, а сказать ничего не может.
А вечером вышла на крыльцо и видит: стоят её оба лукошка на нижней ступеньке. Одно — с ягодами, другое — с грибами.
«Нечистая сила донимает», — решила бабушка Василиса. Перекрестила она трижды оба лукошка и закопала в огороде под старой осиной.
А на мельнице Громёнок говорил деду:
— Ну вот, дедушка, понёс бабушке лукошко, а она испугалась и второе бросила. Я догонял, догонял — не догнал. Отнёс и на крылечко поставил. Теперь, наверное, уже в избу внесли, грибы жарят.
Гур-гур
Захотелось Голубёнку на нервах у отца поиграть. Да не вовремя. Занят был старый Голубь. Сидел он на берёзе и стишок о весне сочинял. А Голубёнку что? Подполз он к краю гнезда, свесился вниз и кричит:
— Ой, падаю! Падаю!
Бросился к нему старый Голубь, оттащил от края. А сам снова уселся на берёзе, задумался. Вроде и простое это занятие — стишки сочинять, а тоже задуматься надо.
А где же тут глубоко задумаешься, если Голубёнок подполз опять к краю гнезда и кричит:
— Ой, падаю! Падаю, опять падаю!
Оттащил его отец во второй раз, возвратился на берёзу, сел. Сидит, крылышком полегоньку помахивает, сочиняет. Наконец самая малость осталась: слово придумать — и стишок готов. Вдруг как закричит Голубёнок:
— Ой, падаю! Падаю, совсем падаю!
И — шух! — по воздуху. Шлёп! — на землю.
Ахнул старый Голубь — и к сыну. А он сидит под кустом, сизенький такой, и улыбается:
— Я, папа, уже летать умею.
Оттрепал Голубь сына как следует.
— Не пугай отца! Не отрывай его от дела!
Потом помог ему в гнездо забраться и возвратился на берёзу.
А пока со всем этим возился, стишок из головы выскочил. Только одна строчка и осталась: «Гур-гур!» — и всё. Стал Голубь вспоминать. Долго вспоминал, но так и не вспомнил.
Потому-то у всех птиц большие песни о весне, а у Голубя одна только строчка:
«Гур-гур!» — и всё.
Беседа под кустиком
Май был. Жара была. Сидели два зайца под кустиком, беседу вели. У одного усы были рыжие, у другого — чёрные. Рыжеусый говорил:
— Хорошо быть смелым! Идёшь ты по лесу — собаки кругом, охотники, а ты идёшь и вытопываешь: ать-два! ать-два!
— Да, — вздохнул Черноусый, — смелый — он как воробей: ему везде дорога.
— Вот и я об этом говорю. Встретился ты на просеке с лисой…
— Так уж и с лисой!
— Ну я к примеру говорю. Встретился ты с лисой. Щёлк, щёлк она зубами — и к тебе, а ты ни с места. Вот и подумает тут лиса, есть тебя или нет.
— Да уж, подумает! — подбоченился Черноусый.
А заяц с рыжими усами продолжал:
— И вообще, если правильно рассудить — некого бояться. Взять волка хотя бы. Такой же он, как и мы. Только ростом повыше да хвост подлиннее.
— Конечно, — подтвердил Черноусый. — Он даже трус. Как увидит охотника — так в кусты.
— Вот и я об этом говорю. Нужно быть смелым. Смелость — это… это красота! Смелость — это сила!
Но тут за кустом зашуршало. Рыжие усы дрогнули, чёрные опустились книзу — и зайцев не стало.
А из-под кустика выкатился маленький ёжик, посмотрел вокруг, понюхал воздух и сказал:
— Жарко!
Загрозил
Страх как любил капризничать медвежонок Ивашка. Уворует мать на деревне ягнёнка, принесёт к берлоге, положит перед ним, скажет:
— Ешь, моя радость, поправляйся.
Сидит косолапая «радость» над ягнёнком, морщится.
— Не хочу, — говорит, — ягнёнка, давай мне гуся!
Идёт медведица гуся добывать. Единственный у неё сыночек Ивашка, и хочется ей, чтобы рос он у неё без нужды и без горя.
Только рос Ивашка, как бельмо в глазу. Помыкал матерью. А дня три назад такую шутку выкинул.
Наловила мать раков в речке, несёт домой.
— Угощайся, — говорит, — соколик мой.
А «соколик» отвернулся, брови сдвинул:
— Я тебя с мёдом жду, а ты с раками пришла!
— Как же? — удивилась Медведица. — Ты же вчера сам раков просил!
— То было вчера, а сегодня мёду давай.
Горько стало Медведице. Целый день она в речке воду меряла, продрогла вся — и не угодила.
Схватила она Ивашку за ухо — и ну из стороны в сторону водить, приговаривать: