- Страшное дело - это забота о совершенстве формы. (Л.Толстой)
- У Толстого прекрасное понимание красоты, образов, положений - грамматического же чутья никакого. (Тургенев)
- Гончаров - правилен, широковещателен, сух и скучен... хоть я считал его тоже выдающимся из ряду писателем. Гоголь... если есть у нас гениальный русский писатель, то это Гоголь... что же касается до его слога, то он никуда не годится. (Тургенев)
- Я вспомнил "Житие протопопа Аввакума", вот книга! Груб и глуп был Аввакум, порол дичь, воображал себя великим богословом, будучи невеждой, а между тем писал таким языком, что каждому писателю непременно следует изучать его. Я часто перечитываю его книгу. (Тургенев)
- В характеристике людей, с которыми он (Герцен) сталкивался, у него нет соперников... Язык его, до безумия неправильный, приводит меня в восторг; живое тело. (Тургенев)
- Для писателя необходимо писать каждый день. Чуть заленишься, не пишешь некоторое время, - потеряешь привычку и трудно потом приниматься. (Тургенев)
- Всякому человеку следует не переставая быть человеком, быть специалистом, специализм исключает дилетантизм (извините за эти "измы"), а дилетантом быть - значит быть бессильным. (Тургенев)
- Только принимаясь за писательство, полагают, что никакой школы не нужно и что доступно оно каждому, кто обучился грамоте. (Тургенев)
- Иное быть пиитом, а иное стихи слагать. (Тредиаковский)
- Тонкость не доказывает ещё ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным и великим характером, всегда откровенным. (Пушкин)
- Искренность драгоценна в поэте. Нам приятно видеть поэта во всех состояниях, изменениях его живой, творческой души. (Пушкин)
- Точность и краткость - вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей - без них блестящие выражения ни к чему не служат. (Пушкин)
- Что касается до слога, то чем он проще, тем будет лучше. Главное: истина, искренность. (Пушкин)
- "Анна Каренина" написана страшно неровно (видно, как ему надоело). Есть страницы и главы попросту бездарные. (Блок)
- Его стихи (Волошина) меня пленяли, но они не внушали того к себе доверия, без которого не может быть подлинного восторга. (Бенуа)
- Ведь сейчас марксистское миросозерцание регламентировано обязательным, а у меня от него мозги тошнит. (Волошин)
- Если кто свирепствует против печатныя строки, тот заставляет мыслить, что печатанное истинно, а мстящий таков, как о нём напечатано. (Радищев)
- Слава никогда не помогает мёртвым. Живым она много раз была гибельна. Что было причиною смерти Туллия, если не великая слава о его учёности? То же можно сказать о Сократе и Зеноне. (Петрарка)
- Что же ты гложешь меня, упрекая в беспечности, Зависть,
Будто напевы мои праздный талант породил?..
Брось твердить, что поэт не пошёл в цвете сил за отцами
Лавры войны добывать, пыльные лавры войны,
Или закон изучать пышнословный, или на форуме
Неблагодарной толпе имя своё продавать.
Всё, что ты ищешь, - умрёт, - мне же вечная слава мерцает,
Чтобы навеки везде песнь раздавалась моя. (Овидий)
В тот день, когда стало известно, что они поженились, я долго сидел перед окном у себя в комнате. Мать звала меня ужинать. Люба пришла откуда-то. А мне хотелось остаться одному, уйти туда, откуда заходящее солнце освещало комнату и меня...
Мы все поздравили их. Я тоже поздравил.
Их счастье было настоящим, оно было огромно. Вся светлая, в чудесном светлом платье, сияющая в своём чувстве, с тем детским, чистым в выговоре, особенно заметном и чарующем в этот день, она заставила меня пережить... Но, видит Бог, этого никто не заметил... Александр был мой друг - я крепко пожал ему руку. Все, все были рады их счастью. Рады были родители - добрая Евгения Ивановна, добрейший Фёдор Петрович. Брат Адриан улыбался, делал такое движение, будто хотел обнять их обоих.
Потом, когда Александра уже не было и Светлана оставалась одна, с сыном, когда прошли уже год или два, дикая мысль родилась во мне - я решился сделать ей предложение. Я видел, как одинока и как печальна она, голос звучал надтреснуто, глаза потухли. Мне казалось, я имел право и думал, что может быть так я поддержу её. Наверное эти мысли вызвали во мне желание прийти к Александру, к его могиле, как бы обратиться к нему. Но когда я пробрался запутанными кладбищенскими путями и оставалось сделать несколько шагов, я увидел... я был потрясён. За могильной оградкой, склонясь к надгробью, спиной ко мне на лавочке сидела она...
Был яркий день. Ветер играл вершинами старинных деревьев. Между памятниками и могильными плитами, среди цветов, которые клонились к ним, скользили бесшумные тени. Тишина простиралась над городом мёртвых. Я понял, что должен уйти...
Конечно, в жизни у меня были другие женщины, но наверно, я искал подобия - во внешнем, в характере. Эти глаза, чарующий голос, в нём, в улыбке детское, милое - я не нашёл таких больше нигде. В грустную минуту мы встретились у постели Адриана, нашего "председателя", нашего брата, потом на его похоронах. За поминальным столом мы сидели друг против друга. Взглядом заплаканных глаз она искала поддержки - ведь я был старый, старинный друг...
Я пережил всех близких и остался один - последний из внуков "Серапионовых братьев". Судьба назначила мне эту участь. Сейчас я уже не знаю, жива ли она, наши отношения прервались. У неё - сын, внуки, у меня - никого.
Всё-таки были чудесные дни. Воистину мы были братья - мы любили друг друга. В комнате брата Адриана, где мы собирались, были стол, кровать, книжные полки. На стене иконописный образ святомученика Серапиона, портрет Гофмана, которые брат Владимир заказывал у знакомого художника. Широкое окно открывало вид на двор и зелёные грядки. Два или три яблоневых деревца, цветы дополняли скромный пейзаж. На участке и дальше за ним - редкие сосны. Тихая, безлюдная улица с такими же домиками зарастала травой.
Заседания по установившемуся обычаю открывал брат Адриан, объявляя докладчика и тему. Светлана и Люба иногда посещали наши обсуждения, внимательно слушали выступавших. Светлана потом говорила: "Какие умные наши мужчины!"