Повторяю, что стремления «Дня» снивелировать русских людей действительно имеют много обаятельного, но и грешно отрицать то, что очень много вещей, увлекательных в теории, на деле приносят гораздо более вреда, чем пользы. Отрешение от своих прав не в пользу ближнего, а ради одной «торжественности» входит в разряд вещей именно такого рода, и если бы низшие сословия русских людей хорошо знали права и преимущества дворянства, то они не присудили бы им отрекаться от них, а разве посетовали бы на неуменье пользоваться ими. Из всех способов уравнения разноправных и разносильных субъектов известны наиболее два: или довести сильнейшего до состояния слабого, или же слабого поднять до положения сильного. Выбор, кажется, незатруднителен. А что касается имени, которым кого как называют, то имя — звук пустой. Оно живет до тех пор, пока видима отличка, а сгладится эта отличка — забудется и имя. Многие или почти все наши газеты и журналы утверждают, что нам во всем должно идти по пути, совершенно отличительному от того, по которому шла и идет Западная Европа, и «День» стоит во главе этого учения. Мы, разумеется, не позволим себе оспаривать ни одной слабейшей черты этого льстящего нашей национальной гордости учения и со всею искренностию готовы сказать, что в деле полнейшего уравнения прав Россия действительно пойдет совершенно иначе, чем другие страны, и что, при всех «сословных перегородках», замечаемых г. Чичериным во внутренней жизни, в самом смысле народа нет никаких «перегородок». Как ни сильна разъедининенность наших сословий (собственно сословий у нас даже вовсе нет, и самый 9-й том «Свода законов» называется не законами о сословиях, а законами о состояниях), в них не заметно тех почти разноплеменных отличий, которые видны в английском лорде и пролетарии. Мы предвидим возражение и сожалеем, что не можем оговорить его. Просим только вспомнить, что всеми усилиями русского человека к достижению высших сословных отличек руководило постоянное и самое естественное стремление к возможно большей полноправности. От древнего новгородца до крестьянина, перечисляющегося в третью гильдию, — во всех один и тот же двигатель. Самолюбие и жажда отличий для отличий, правда, встречаются в нашем обществе, но не они руководят главным стремлением массы хвататься за всякий сучок, чтобы из своей сословной клетки перелезть в другую. Как только русский человек не видит для себя никаких выгод в праве именоваться членом известного сословия, он, в большинстве случаев, и не стоит за принадлежащие ему сословные права. Все ищут главнейшим образом права личной свободы и имущественной неприкосновенности. Дворянство до сих пор в этом отношении представляет наивысшую ступень, и ясно, что всем хочется стать на эту ступень. Да что же в этом дурного? Права, как и солнца, освещающего праведных и грешных, для всех достанет. Пусть стоящие ближе к свету смело подают руку карабкающимся снизу, из мрака сени смертныя. Доля теплоты и света, нужная каждому порознь, не убавится от увеличения пользующейся ими массы, а перевернется лестница так, что на нижней ступени будет то же количество благодати, заставляющей русских людей лезть из сословия в сословие. Можно быть твердо уверенным, что никто не заявит так, как русские, способности оставаться равнодушными к иллюзорным отличкам. Для того, кто внимательно и беспристрастно всматривается и изучает характер и стремления современного русского общества, это не будет представляться парадоксом, и он не найдет основания желать уничтожения самых простых прав, которые кажутся привилегиями только по отношению к уничтоженному законом 19-го февраля виду совершенного бесправия. С уничтожением постыдного права собственности на людей дворянство не имеет более привилегий, которые оно могло бы снять с себя для блага других сословий; у него только есть известные права, и если рассматривать значение этих прав в связи с нынешними общенародными интересами, то, кажется, всего менее уместно желать отречения от них или стремиться сужать доступ к ним какими бы то ни было рогатками. Если верить, что мы, по словам «Дня», идем вперед «великанскими» шагами и что спешная походка наша доведет нас до идеала русской самобытной правды и возможно счастливой русской жизни, то в чем же ближе искать этого идеала?.. Неужто не в том, что составляет исключительные права нашего поместного дворянства? Позволяем себе заявить, что мы глубоко верим в чистосердечную любовь редакции «Дня» к русскому народу и нимало не способны стать на сторону трех оспаривающих его газет, но и не можем отделить некоторой своей симпатии от основательных идей «Современной летописи». При всем желании оправдать очень великодушную мысль о самоуничтожении дворянством своих прав, мы должны сознаться, что, по нашему крайнему разумению, такое «торжественное» отречение в нынешнюю пору было бы полезно для страны столько же, как «искусство, живущее для искусства». А нам, полагаем, вовсе не того нужно.
<ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРЕНИЕ>
Отходя от того, что собственно называется в наши дни крестьянским делом, мы позволим себе еще несколько времени побеседовать о вопросах, касающихся крестьянского быта. В ряду этих вопросов, конечно, не последнее место занимает вопрос о народном здоровье, и на это мы обратим внимание наших читателей. Мы не станем говорить о том, как велика у нас общая цифра смертности сравнительно с другими государствами Европы, например с Англией. Основываясь на статистических выводах, сделанных по официальным документам в эпохи, малоотдаленные и чуждые тех опустошений, которые произведены были холерою, мы находим, что число смертных случаев в разных государствах Европы относилось к общему числу жителей очень неравномерно. Почти в одно и то же время, когда в Англии ежегодно умирал один из 52, в Шотландии один из 59, у нас один из 33. Разница весьма ощутительная. Соображая отношение смертных случаев к общему населению европейских государств, мы увидим, впрочем, что самая меньшая цифра смертности падает на долю Великобритании, и это становится очень понятным, когда мы приведем себе на память историю гигиенических исследований, произведенных в Англии друзьями человечества. Эта история, помещенная Остерленом в одном из немецких журналов, знакомит нас со всею громадностью труда, принятого на себя лордом Астлеем и другими замечательными людьми Англии, «спускающимися в помойные ямы и шнырявшими по каналам, которыми стекали отвратительные нечистоты». В новой литературе других государств мы не знаем документов, которые свидетельствовали бы о подобном тщательном, разумном и аккуратном взыскании причин смертности в народе. Оттого, вероятно, нигде меры, принятые с целью охранения народного здоровья, не достигали таких блестящих результатов, как в Англии. У нас к числу новых сочинений, написанных в этом роде, должно отнести вышедшую в 1860 году книжку Ф. Г. Тернера «О рабочем классе и мерах к обеспечению его благосостояния». Книга эта, кажется, уже рассмотрена критикою, и мы не будем говорить о ее достоинстве. Скажем только, что отдел, в котором автор описывает «жилища рабочего класса» (стр. 46—112), очень интересен, потому что он дает понятия о таких жилищах, в каких, вероятно, нигде в другой европейской стране не обитают люди. Не меньший интерес возбуждается этим отделом, когда автор перечисляет «предприятия для улучшения рабочих помещений: а) в Великобритании, б) Франции, в) Бельгии, г) Германии и д) России». Но, несмотря на интерес, возбуждаемый этим местом книги г. Тернера, мы не можем увлекаться его выводами. Скажем, во-первых, об общем впечатлении, которое человек, знакомый с бытом русского рабочего класса, выносит по прочтении второй главы «о жилищах». Впечатление это выражается мыслью, что исследование многообразных причин смертности и болезней в нашем народе не может быть сделано отдельным лицом, точно так же как оно не может быть удовлетворительным, если его станут производить не тем путем, какой был избран английскими «друзьями человечества», то есть общим, дружным усилием просвещенных лиц узнать домашние страдания народа. Мы не можем приводить никаких более или менее пространных выписок и из статьи Остерлена,[20] но постараемся возобновить ее в своей памяти по поводу высказанной кем-то в 195 № «С.-Петербургских ведомостей» «о необходимости обязательного содержания врачей крестьянскими обществами». Мы вообще не поборники всяких обязательных проектов и не симпатизируем им, даже в таких случаях, где конечным стремлением проектирующего стоит распространение грамотности как единственного могучего рычага, способного поднять народ из его печального невежества. Но мысль «о необходимости обязательного содержания врачей» заставляет нас думать несколько иначе. Нам кажется, что, в самом деле, есть «необходимость обязательного содержания врачей в крестьянских обществах». Мы полагаем, что нет основания обязывать человека ни к чему такому, что касается лично его самого, его личных убеждений и интересов; но соглашаемся, что справедливо обязать человека пожертвовать известною долею своих убеждений и интересов благосостоянию многих. В настоящем случае вопрос представляется именно таким. Домохозяин лично может иметь полное право сохранять в своем жилище всю патриархальную нечистоту и дышать воздухом, в котором, по народному выражению, «можно топор повесить». Запретить ему это удовольствие, заставив вычищать и проветривать свое жилище, было бы несправедливо, если бы это не мешало ничьим легким свободно расширяться. Но такое предположение возможно только как резкое исключение. Человек живет в семье и в сообществе других людей, на которых более или менее сильно влияет его образ жизни. Если окружающие не претендуют, это еще не значит, что они не могут претендовать на право освободиться от скотоподобного образа жизни, ведущего к тяжким страданиям и безвременной могиле. Если они не понимают своего права или не умеют им пользоваться, то их нужно познакомить с этим правом и ввести во владение им. Но как войти в это право? Как им станут пользоваться? Как потребуют его дети, родящиеся с правом жить, но лишаемые этого наслаждения скотоподобною жизнью, которой не может вынести младенец и вскоре после своего появления на свет, прямо от теплой материнской груди, уходит ранним гостем на приходское кладбище? А каково у нас отношение этих крошечных могилок к общему числу «нивы Господней»? Страшно сказать. Самая значительная часть русских покойников умирают в детстве; к числу их нужно еще прибавить тех, которые в детстве же слепнут от оспы, вывихивают члены и остаются калеками на целую жизнь. В таком положении поневоле задумаешься, не необходимо ли обязательное содержание врачей в крестьянских обществах? Но решить этот вопрос положительно — очень трудно. Как и кто станет обязывать народ лечиться у врача? Здесь очень многое зависит от приема. Что может из этого выйти? Припомним холеру в Петербурге. Припомним другие случаи, где неудачи врача вменялись народным невежеством в злодейский умысел. Вспомним, что может сделать врач там, где его не хотят видеть, где не верят в науку целения, если целитель не обращается к шарлатанству и чарам; что, наконец, может сделать врач в селе, где больной лежит в двух шагах от теленка и свиньи и дышит то воздухом, пропитанным нечистыми испарениями, то едким дымом печи, то резкою морозною струею, врывающеюся при каждом открытии двери, которая все время топки совсем отворена настежь? Где, наконец, взять какого-нибудь calomel или cali hydrojodici? Аптеки в деревне нет, да и в уездном городе ее чаще всего тоже нет. Пока съездят в губернский город, можно и девятины отправить; а врачу иметь лекарства по закону запрещено, чтоб не случилось каких-нибудь злоупотреблений. Что же, спрашиваем, поможет тут общественному горю одно «обязательное содержание врачей крестьянскими обществами»? Мы не решаемся стать против обязательного вменения известных гигиенических законов. Это интерес нации, интерес человечества, перед которыми должны умолкнуть интересы личного невежества и эгоизма; но как это сделать, чтобы «последняя вещь не была горче первой»? Вопрос о народных недугах и смертности не раз уже затрагивается в нашей журналистике; но жаль только, что в статьях, написанных по этому предмету, очень мало основательности, что авторы их, видимо, руководятся только одним благородным сочувствием народу, но не чувствуют под собою почвы, не владеют знаниями, при которых достигаются цели, недостижимые одним желанием добра. Этот вопрос должен быть рассматриваем, так же как и все другие вопросы, — исторически, и пределы внутреннего обозрения не позволяют нам вдаваться в ученые по этому поводу соображения.
20
Она издана в русском переводе проф. Вальтером в Киеве и продается, кажется, по 50 коп. сер<ебром> у тамошнего книгопродавца В. Г. Барщевского. — Прим. Лескова.