Еще почти во всех помещичьих имениях работают временнообязанные крестьяне. Как они убирали господские поля в прошедшем году — мы полагаем, известно всем, кому о сем ведать надлежит. Как они будут обрабатывать их предстоящим летом — это также более или менее можно предвидеть. Нельзя, кажется, ошибаться, что владельцы крупных и мелких поземельных участков, решившиеся обратиться, не выжидая никаких сроков, к обработке своих полей вольнонаемным трудом, поступили очень дальновидно; но и с вольнонаемными сельскими работниками встречается много затруднений. Они, во-первых, неохотно идут в наймы к землевладельцам из привилегированного, сословия; во-вторых, один и тот же работник у зажиточного крестьянина или у купца, имеющего свои поля, работает гораздо лучше, чем у поместного дворянина, и, в-третьих, почти во всяком хозяйстве встречается огромная цифра так называемых заносов. Крестьяне нанимаются, берут задатки, не приходят работать или работают зря, так что работа их приносит более вреда, чем пользы. Эти заборы, производимые с заранее обдуманным намерением никогда не отработать забранного, делаются у всех: у крестьян, держащих батраков, у купцов, у рядчиков и у помещиков-дворян, но у дворян чаще, чем у купцов или у крестьян. Таким образом, русский сельский хозяин, в самую горячую пору, остается и без денег, и без работников. В прошлом году эти прелести сельскохозяйственного быта повторялись так часто и в таком большом количестве, что орган южнорусских сельских хозяев энергически указывал на наглые проделки рабочих с хозяевами и взывал к общественному вниманию, приглашая его подумать и погадать, как бы пособить этому горю; но в общественных сферах воззвание это удостоено глубоко-равнодушным молчанием, а что воспоследовало по нем в сферах административных — о том никаких сведений не имеется. Дни же своей обычною чередою шли да шли, и вот снова в Курске поют жаворонки. Петербургская публика, под руководством г. Пашкевича, знакомится в зале Вольного экономического общества с здоровыми и больными домашними животными; скоро поля почернеют, и понадобятся работники, а тут же и начнется опять озадачиванье, надувательство и незапаханная земля. Что же делать? Опыт показывает, что в небольших хозяйствах (примерно до ста десятин в трех полях) можно вести дело с русскими наемными работниками даже с очень хорошей выгодой и без больших хлопот. Три или четыре постоянные годовые работника на горячее, страдное время сами приглашают кто куму, кто шабра, кто брата, кто свата, и хозяйское поле обрабатывается своевременно и хорошо, без всяких прижимок со стороны рабочих. У крестьян и купцов, владеющих поземельными участками такого размера в срединных губерниях, хозяйство идет (относительно) прекрасно; у дворян несколько позаминистее. Это происходит оттого, что батрак не сживается с хозяином из дворян так тесно, как он сживается с купцом или однодворцем, а это, в свою очередь, происходит от очень многих причин, и главное оттого, что хозяин из купцов или однодворцев стоит гораздо ближе к работнику и по своим понятиям, и по образу жизни. Нередко работник 6–7 лет живет у мужика, с которым они не раз таскали один другого за волосное правление, не раз обсчитывали друг друга и зато не раз мирились «во царевом кабаке». Будь у дворянина и харчи лучше, и расчет аккуратный, ни один работник на него не жалуется, а рачения и заботливости к его делу все не приложит и не сживается с его домом. Тут спор ученых литераторов о почве, народе и солидарности можно проверять на деле, и приходится согласиться, что от почвы мы действительно оторвались и народ не чувствует солидарности с нами, но… впрочем, пусть журнал «Время» еще пояснее расскажет, как должен происходить процесс сближения с народом.
Итак, в небольших хозяйствах, особенно у землевладельцев недворянского происхождения, дела идут сравнительно нехудо, но в больших имениях, где хозяйство далеко не фермерское, или, как говорят наши столбовые, неоднодворческое, там с батраками обходиться невозможно. Нужны или фермеры-арендаторы, или оседлые работники. Опыт показал, что, кроме чиншовых однодворцев в Западном крае, русские рабочие, люди, не имеющие собственной оседлости, не идут на заселения с принятием на себя условных обязательств к землевладельцу, да и хорошо, пожалуй, делают. Крестьяне тоже не пойдут на такие условия, и идти на них им незачем. Остаются иностранные выходцы. В прошлом году, при посредстве г. Филипеуса, сделано русскими помещиками несколько долгосрочных наймов заграничных работников. Работники (по преимуществу из Германии) пришли в Россию, устроились в имениях выписавших их помещиков и на свое положение нимало не жалуются, а помещики ими, как говорят, не нахвалятся. Работают скоро, добросовестно и «с веселым духом», а живут честно и кротко. Г. Филипеус пишет из Бибриха, где он основал русское сельскохозяйственное комиссионерство, что доверие публики к нему растет, а с тем вместе и расширяется круг его деятельности до такой степени, что бибрихский комиссионер русских сельских хозяев решился, с 1-го мая, издавать в Карлсруэ специальный сельскохозяйственный журнал, в котором «вопросу о колонизации наших частных земель чужеземными выходцами, на основании аренды, будет посвящено особенное внимание». В первой же книжке он обещает план подобной колонизации, исполнение которой доверено г. Филипеусу. Стало быть, многие наши помещичьи имения, в силу события, отметившего в русской истории день 19-го февраля, обратили на себя внимание теснящихся народов Западной Европы, и очень легко может начаться такая же серьезная эмиграция в Россию рабочих иностранцев, какая происходила во времена оны со стороны иностранцев с командирскими способностями. Рассуждать о набеге рабочих иностранцев в Россию, кажется, долго нечего; мы гостям, идущим есть хлеб в поте лица, всегда рады, а потеть у нас есть над чем. Опасаться за своих бездомовников тоже нечего. Иностранцы вытеснить их не могут, и если наши захотят рано или поздно взяться за хозяйство при тех условиях, при которых берутся за него приходящие иностранцы, или при подобных (по исследованиям хроникера «Отечественных записок», для русских контракты и писанные условия не годятся, и он предвидит какие-то другие, более славянские меры), то им места еще станет, а между тем мы поприсмотримся, как иностранцы работают и как они, с средствами, не превышающими доходов нашего крестьянина, умеют обходиться без непосредственного сожительства свиней и прочих домашних животных, состоящих в малолетствии или в интересном положении. Так мы желаем прибытия к нам заграничных работников, видим в их переходе на земли наших помещиков шаг к преуспеянию нашего сельского хозяйства и возможность познакомить наших поселян с таким образом жизни, при котором тараканы и сверчки не считаются необходимою принадлежностью жилища, дети не видят сызмальства грязных застольных и постельных сцен, а «свекор-батюшка» не считает себя Лотом праведным и уважает в невестке жену своего сына. Но что особенно радует нас — это переход к нам западных славян. Чехи думают, что им в России будет лучше, нежели под владычеством Австрии. Заверять их в этом, конечно, нельзя, да они, впрочем, и не нуждаются в наших уверениях. Как чистые славяне, они посылают к нам ходоков.[7] Гляженое лучше хваленого. Корреспондент «Современной летописи Русского вестника» сообщает из Праги очень интересные взгляды чехов-патриотов на это выселение. По своим политическим соображениям, патриоты вообще не в пользу выселения чехов куда бы то ни было, но при рассмотрении этого вопроса как факта, уже совершающегося, они более одобряют выселение в Россию, чем в Английскую Америку или в Соединенные Штаты. Чешские патриоты имеют для выражения таких желаний побуждения, основательности которых отрицать нельзя. Они не видят также никакой нужды в переходе европейских чехов на Амур и одобряют переселение туда только американских чехов, недовольных своим житьем-бытьем в Новой Чехии, с чем мы тоже спорить не можем. Итак, чехи подвигаются к нам с двух сторон: с востока — на Амур и Уссури и с запада — на земли, принадлежащие частным лицам. Опытные люди ручаются, что в Амурском крае чехи, искушенные всеми невзгодами колонизации, окажут большую услугу стране. Для успеха этой колонизации нужно только, чтобы их ходокам, пришедшим уже в Россию, понравились амурские места и особенно амурские порядки, о которых в американской Чехии носились довольно невыгодные толки, и чтобы правительство не отказало им в известном содействии; тогда очень выгодное для нас переселение совершится скоро. Можно утвердительно сказать, что переселение чехов из Америки на Амур теперь совершенно зависит от правительственных мер, способных дать делу тот или другой оборот. Что же касается чешского движения внутрь России, на земли частных лиц, то оно, конечно, обусловливается образом действий этих лиц и вниманием всего общества и правительства к взаимным отношениям рабочих и хозяев. Начали мы это дело не совсем красиво и очень невыгодно для репутации русских. Партия чехов, приведенная в имение князя Льва Кочубея (Полтавской губернии, село Диканьку), с первого вступления своего в русскую землю, по словам харьковского корреспондента газеты «Дня» и по известиям чешских газет, испытала на себе всю прелесть неуважения к договору и письменным условиям.
«Русский инвалид» (№ 45-й), как газета с весьма оригинальным взглядом, находит, что редакция «Дня», огласившая дело диканьских чехов, поступила в этом случае несколько неосмотрительно и даже нерационально. Эта неосмотрительность и нерациональность начинается с того, что «приглашение» «Дня», напечатанное страшно черным и видным шрифтом, о перепечатании письма его всеми журналами до получения объяснений князя Кочубея — неуместно. Так «Инвалид» думает потому, что он «слишком уважает личность каждого человека и полагает, что отдать ее на позор людской никогда не поздно». «Инвалид» не понимает также, почему читатели «Дня» должны покраснеть со стыда от известия о диканьской истории с чехами? Не понимает почтенная газета также и того, «почему нарушение князем Кочубеем или его управляющим контракта с переселившимися к нему чехами и дурное с ними обращение должно подлежать суду общественному, а не официальному? Почему не прежде официальному, а потом общественному? Если у нас суд официальный не всегда бывает удовлетворителен, то где доказательства, что суд общественный бывает у нас непогрешительным? В-третьих, каким образом поступки одного (курсив подлинника) нашего соотечественника, тайного советника князя Кочубея и немецкого купца Левинсона с чужими (то есть с чехами) могут касаться нашей народной чести, то есть чести 70-ти миллионов русского народа, и как это сделается вдруг делом международным?» Затем еще следует несколько вопросов и несколько удивлений, оканчивающихся предположением, что «День» поднял весь этот шум из патриотизма, чтобы показать чехам, что вот-де мы каковы есть: знай наших!