— Ладно. Валите.
Подтягивая ремни на косоворотках, пряча в карманы бумажки — что в них начеркано, разобрать было невозможно, — ребята вышли снова на заводской двор.
Солнце палило вовсю.
Начинался обеденный перерыв, низкий гудок победно ревел в синем небе. Из цехов, из бесчисленных заводских пристроек, складов, конторок, от бетонных стен новых недостроенных корпусов, из глубины двора, от проложенных прямо по булыжнику рельсовых путей шли, выходили, торопились рабочие в промасленных спецовках, в забрызганных известью и краской рубахах, в майках без рукавов, иные со свертками под мышкой, закуривая и тут же отбегая под навес с надписью «Кури только здесь!», иные, постарше, с плетенками или узелками.
Всех потянуло обедать на волю, во двор, хотя он был завален и не очень чист. Зато небо над головой дышало синим простором. Некоторые спешили в столовую под разукрашенной аркой, другие, усевшись на сваленный тес, закусывали тут же, перебрасываясь шутками.
Давешний фабзайчонок, вертевшийся рядом, встретил Алешку с Васей деловито:
— Врачебный контроль прошли? Тогда живо к мастеру доставлю. Вас же не в сборочный? Не в инструменталку? Вас в механический?
— А ты что, контролером к нам приставлен? Или поводырем? — ухмыльнулся Васька, щурясь от солнца.
— Факт. Я тут все ходы и выходы знаю.
Дружный хохот утопил его звонкий тенорок.
— Ребятня, вали сюда! Вы откуда? Детдомовские? Садись, не робей… — заговорили кругом. — Ишь, чистенькие… Не беда, у нас живо прокоптятся! Ученики, что ли, к токарям? Давайте лучше на сборку! А тебя к литейщикам, здоров больно… Вон ваш мастер из столовой идет!
Через каких-нибудь пять минут они уже сидели среди рабочих, кто-то делился с ними едой, совал папиросы, газету…
Познакомили и с мастером мехцеха. Тот оказался молодым, немногословным и ехидным. Отобрал и спрятал выданные врачом справки, Алешку обозвал «симпатичной барышней», на что тот, весь залившись краской и вызывая новый взрыв хохота, пробормотал: «Еще увидим, кто барышня…», а Ваську — «битюгом».
Васька ничуть не обиделся. Наоборот, засучив рукава, предложил пощупать бицепсы.
— Его ж в футбольную команду зараз возьмут! — восторженно позавидовал парнишка-фабзайчонок.
Кончался обеденный перерыв. Так же быстро, как наполнялся, пустел заводской двор. Вот уже запели в одном из корпусов — высоком, с большими окнами — станки, заскрежетало и засверкало что-то нестерпимо острое в другом, низком и прокопченном.
— Пошли, что ли? — коротко сказал мастер притихшим Алешке и Васе.
И они двинулись за ним к высокому корпусу.
Лязг железа, грохот, свист, жужжание и тысяча разнородных звуков обрушились на них сразу. Все одновременно казалось устойчивым, прочным, и все двигалось: ряды серых станков, теряющихся в конце пролета, ползущие подъемные краны с тяжелыми цепями, винтовые лестницы, шкивы и мелькавшие приводные ремни, блестящие обточенные детали в тележках и груды темных поковок на полу. Матово блестели рукояти станков, сверкала завитая стружка, журчала льющаяся вода, шипел, поднимаясь, пар, гудел и звенел металл, ударяясь о металл…
Те, кто только что весело хохотали над «битюгом» и «барышней», теперь были уже другими: стояли у станков строгие, сосредоточенные, поворачивая, сверля, обтачивая, ловко, словно ласкаючи, прикасались инструментом.
И, когда мастер повел ребят в конец пролета мимо штабелей необточенных болванок, Алешка с Васей тоже подтянулись. Старались двигаться смелее, аккуратнее, не размахивая руками, не шаря вокруг удивленными глазами.
Однако в этот первый день мастер и не подумал показывать им станок, не позволил даже потрогать инструмент, на который жадно смотрел Алешка.
— Недельку-другую в «заплечниках» походите, мастер за плечами учить будет, — не то шутя, не то пугая, объявил он. — Что токаря велят, то и делайте. Приглядывайтесь, слушайте, спрашивайте. А сейчас получайте рукавицы — и айда на запасной двор проволоку разбирать. Федор! — неожиданно зычно крикнул он в грохочущий пролет.
Тут выскочил как из-под земли вертлявый парнишка-поводырь. И ребята поняли, что подстерегал он их всюду не случайно. Три пары громадных брезентовых рукавиц держал бережно, поедая мастера хитрющими глазами.
— Айда! — подражая ему, прозвенел мальчишеский тенорок.
Васька толкнул Алешку, подмигнул.
Снова они вышли во двор. В ушах еще давило и стучало, постепенно отпуская, и, только когда взвыл показавшийся вдалеке паровичок со смешной раздутой трубой (он полз прямо среди корпусов, волоча груженые платформы), ощущение глухоты спало.