* * *
Как не отдать себе отчет в том, что не все в моем сознании находится на одном и том же уровне? Что в том, что я есмь, в том, что я думаю, есть солома и зерно, есть то, что несется, подобно грязному потоку, и то, что остается на дне сита, подобно самородкам искателя золота! Как не отдать себе в этом отчет? Должен ли я свой вопрос формулировать именно так? Не следует ли мне сказать наоборот: как отдать себе отчет в том, что существуют ступени познания? Так было бы честнее. То, что ныне представляется мне простым, в течение моего существования долго ускользало от меня. Стало быть, оно, вероятно, не было таким очевидным, как видится мне ныне. Какой был бы толк от этих дней и часов, если бы все сразу же выглядело самоочевидным? Какая, таким образом, была бы нужда в этих сменяющих друг друга мгновениях, в чередовании которых сохраняется моя сущность, сознание моего бытия во времени, убивающем меня под взглядом смерти, — если бы смысл оказывался немедленно постижимым в любой изначальный миг, если бы можно было полностью охватить его, отбарабанив без запинки безгрешное исповедание веры, либо пробормотав весь набор общих мест о Боге-Случайности?
* * *
С этим обязательным для моего разума — в силу заголовка данной книги — различением между двумя способами познания, нейтрально-безличным и мощным воздействием того, что сливается с моим «я», мы будем сталкиваться на всех последующих страницах. Оно — часть той основополагающей системы двух противоположных начал, которая возникает через сакральное в сферах обществ-предшественников: тех, что существовали до информатики, до машины, до письменности. Такое различение, которое проводит Мирча Элиаде, рассматривая вопрос о первых могилах в первобытных обществах, становится особенно явным в пространственной структуре с ее камнями-вехами, источниками, деревьями, позволяющими ориентироваться на местности, — то есть в моментах встречи людей с какими-то местами этого пространства, где моменты и места особенно западают в память. Зернистость, шероховатость сферы сознания и сферы реальности, с ее мощными вдохами и выдохами, с её уплотнениями и никогда не всплывающими в памяти текучестями, образующими то безвозвратно укрытое, из чего сотворены мы все, — такое различение составляет одно из приобретений моего опыта — и, как мне хочется верить, любого опыта, стоит только дать себе труд вглядеться в сферу своего сознания.
Ведомо ли вам несчастье? Кому не случалось хоть раз в жизни столкнуться с несчастьем? Несчастьем могут, к примеру, стать полученные как-то летом результаты анализа, затребованного врачом оттого, что после чудесного путешествия ваш ребенок выглядит беспричинно утомленным. Затребованного на всякий случай. Вот каким может выглядеть несчастье. Может выглядеть оно и по-другому. Но так ли это важно, если оно взрывается внутри вас в долю секунды, и этот взрыв — мощнее любой атомной бомбы? Вам никогда его не забыть. Ничто уже никогда не будет таким, как прежде. Есть происшедшее до этого. Есть то, что произойдет после этого. Ещё наступит вечер, утро, но это уже будет другой день. После того как вы узнали несчастье, — а вам не удастся прожить, не узнав его хотя бы раз, — вам по опыту станет известно, что время, измеряемое часовыми устройствами, — это только скорость, только пространство, что временная протяженность — это нечто другое, что арифметикой времени измеряется только видимость, представляющая собой удобное — разумеется, необходимое — условное понятие. Как есть, во временной протяженности, две крайних точки — и бесконечное множество промежуточных ступеней, так есть, в таинственном поле познания, бесконечное множество мазков, располагающихся между крайними точками в виде «знать» и «верить».
Если «я верю» лишь с трудом может быть сообщено другому лицу, стоит ли говорить об этом? Стоило ли мне пытаться привлечь ваше внимание, тогда как сферы общения завалило больше сообщений, чем мы с вами сумеем когда-либо воспринять, — сообщений, которые доносят те пятьдесят тысяч слов, что ежедневно обрушиваются на вполне усредненного горожанина через посредство иллюстрированных еженедельников и радио: пятьдесят тысяч кодированных сообщений с насыщенной эмоциональной нагрузкой, тщетно пытающихся до нас добраться? Сознание наших предков было полем с куда меньшим количеством завалов. Каждое слово, каждое сообщение оставляло на нем отчетливые следы, подобные тем, что на свежевыпавшем снегу остаются от человеческих шагов. На какой успех может рассчитывать мое непритязательное сообщение, пытаясь пробраться через проход, забитый, точно шоссе, по которому в летние выходные дни тянутся на юг бесчисленные автомобили, когда никому нет дела до нефтяного кризиса и до лицемерных рассуждений об охране окружающей среды, — уже загроможденный таким изобилием сообщений, куда более привлекательных и рассчитано соблазнительных, чем то, что пытаюсь вам передать я?