– Ну, до этого мы можем и не дожить, только наши потомки. Завтра же последняя проба на животных, последний штрих. Если все получится, в чем я не сомневаюсь, – проведу опыт на себе, а оператором поставлю своего ближайшего помощника, ассистента Терехова.
– Но почему же обязательно на себе?! – испугалась Вера. – А если что–нибудь случится, если не получится, что тогда?
– Что бы ни случилось, организм все равно вернется в первоначальный облик, память наследственности устойчива – восстановится. Главное – подольше закрепить новую информацию, не дать ей ускользнуть. Пока это преображение слишком не–устойчиво и недолговременно.
Машина свернула на незнакомую улицу, и Вера встрепенулась, возвращаясь с небес на грешную землю:
– Куда это мы едем?
– Ко мне домой, – невозмутимо ответил Владимир.
– Это еще зачем?! – опешила Вера.
– Тебе надо хорошенько обсохнуть и согреться. Ты же простудишься. – Мельком взглянув на девушку, растерянную и обеспокоенную, он рассмеялся: – Что, испугалась?
– Ничего я не испугалась! – рассердилась Вера – опять этот отеческий, покровительственный тон, как с ребенком. – Но я в таком виде… У себя обсохну, не растаю.
– Это в общежитии–то? Где даже ванны нет! Не выдумывай. Я тебя все равно такую не отпущу.
Вера в смятении ерзала на сиденье, не знала, куда деть руки и как получше уложить мокрые волосы. К нему домой! Никогда ведь раньше не приглашал. Знал, что не пойдет. А тут вдруг даже не спросил…
Бежевый «жигуленок» проскочил арку длинного серого с голубым здания, миновал тенистый двор с детской площадкой и остановился в тупичке у последнего подъезда. Грозы тут и в помине не было. На лавке у подъезда сидели две бабули с детскими колясками, перемывали, наверное, чьи–нибудь косточки, сплетничали. Как по команде повернули головы на шум подъехавшей машины.
Вера глянула на них и теснее вжалась в сиденье:
– Не пойду! Представляю, что они обо мне подумают.
– В каком смысле? – нахмурился Владимир.
– Но мое платье… Я похожа на мокрую курицу.
– Вот ключи. Седьмой этаж, дверь справа от лифта. Я отгоню машину. Вперед! – скомандовал Владимир, открывая дверцу.
Вера безропотно вылезла из машины и, уперев взгляд в землю, деревянными шагами направилась к подъезду. Странно, старушенции ее как будто проигнорировали. Приняли за племянницу, наверное. Она же по–сравнению с ним просто девчонка. Он сам–то ее всерьез не воспринимает. Говорил, что потерял сына такого же возраста, вот теперь и возится с ней, воспитывает, вроде папаши. Девчонки в общаге так и называют его за глаза. Папаша и есть. И нечего тут огород городить.
Квартира была небольшая, из двух комнат, но уютная, со вкусом обставленная. И – книги, книги везде, на полках вдоль стен, в стеллажах, на столе и даже на подоконнике. В одном углу – фортепиано. На нем тоже пара книг, очки для чтения, ваза с сухими цветами и… прислоненная к вазе цветная фотография. Он, Владимир, почти такой же, но на висках его не было седины, как сейчас, с искрой в глазах, обнимает за плечи миловидную черноволосую женщину с яркими синими глазами. На коленях у нее цветы, пунцовые розы, в тон платья. Она прижимается щекой к его плечу. Одна его рука у нее на плече, другой он прикрыл ее руку на букете. А за ними стоит, чуть склонившись к их головам, с широкой белозубой улыбкой хорошо сложенный парень, очень похожий на отца, на Владимира, с такими же, как у него, зеленоватыми глазами и темными, в отличие от светлых волос, прямыми бровями.
– Этой фотографии скоро два года…
Вера вздрогнула, словно застигнутая на месте преступления. Она и не заметила, как Владимир вошел. Он взял фотографию в руки, немного помолчал, задумавшись.
– Мы тогда Димку в армию провожали. Вот и сфотографировались на память. На вечную память…
– А что с ними произошло?
– Что–то непонятное. Словно испарились! А машина осталась. Она стояла посреди дороги, с закрытыми дверцами и пустая, а за ней – резкий след шин от тормозов. Они тогда на дачу ехали. А я не поехал. Готовился к лекции… черт бы ее побрал! Я вечно оставался дома, заваленный своими бумагами. Если бы я тогда поехал с ними, может ничего бы и не случилось.
– Сейчас много пишут об исчезновениях, о похищениях людей. Спускается с неба НЛО и…
– Чепуха! – отмахнулся Владимир. – Так называемые НЛО – это энергетические выбросы планеты, нарушение баланса в природе. Земля больна, экология нарушена. Человек грызет и разрушает планету, как червь, подтачивает ее силы… Нет, они погибли, конечно. Но как? Как сквозь землю провалились!
Он замолчал и словно забыл о своей гостье. Он сейчас был там, в прошлом. Вера боялась шевельнуться, чтобы не потревожить его воспоминаний. И, как нарочно, вдруг громко чихнула.
– Да что же это я? – спохватился Владимир. – А ну марш в ванную! Я принесу халат и чистое полотенце. И сварю кофе. Нет, лучше крепкий чай с лимоном.
Закутанная в теплый махровый халат Владимира, раскрасневшаяся после ванны, Вера с удовольствием прихлебывала горячий чай. Она стосковалась по домашнему теплу и уюту и на время забыла о своем общежитии–коридорке с четырьмя узкими койками в комнате.
За окном быстро темнело. Владимир зажег красивый светильник с плывущими, как волны, разноцветными лучами, и комната переливалась, купалась в этих вкрадчивых, гипнотических лучах, из пурпурной становилась лиловой, затем бирюзовой, янтарной. Девушка в этих таинственных отблесках была просто обворожительна. Она забралась ногами в кресло, уютно свернувшись в нем, как котенок. Но что–то ее беспокоило. Владимир сел напротив, поставил свою кружку с чаем на столик. Этот его странный взгляд, это вдруг наступившее молчание… Теперь он смотрит на нее совсем иначе.
Женственность и чувственность только просыпались в девушке, еще неизведанны были любовные страсти. Владимир годился ей в отцы и считал ее еще ребенком. Но ни с кем другим знакомиться она не хотела, считая Владимира чуть ли не идеалом. У нее никогда не было отца, и она тянулась к нему всем существом. Она не питала надежд на его любовь, это просто не укладывалось у нее в голове: он, ученый, благородный, солидный – и она, тощий нескладный птенец, только что выпорхнувший из родительского гнезда! Ей было достаточно, что он рядом. Но теперь… Что–то неуловимо изменилось, сдвинулось с мертвой точки.
А как они познакомились! Она прилетела в Москву с края света – с Дальнего Востока – и не поступила в институт. Денег на обратную дорогу у нее не было – потеряла, разиня! И матери сообщать не хотела, та и так еле концы с концами сводит с младшими двумя мальчишками, по две смены вкалывает. И вот она сидела на скамейке в сквере у института, зареванная, потерянная. И тут словно само небо послало ей помощь – его, Владимира Алексеевича Карелина, кандидата каких–то там наук, как он ей потом представился. Склонился к ней, участливо и чуть с иронией заглянул в лицо: «Почему такие горькие слезы?» Устроил на работу. Дали общежитие. Иногда навещал, интересовался успехами. У нее на первых порах на работе не все получалось, очень переживала, и он всегда мог ободрить, найти нужное слово. Застенчивая, угловатая, неброская, она под его ненавязчивым руководством вырастала в собственных глазах. Она уже не размахивала руками при разговоре, не хохотала во весь голос, стала следить за своей внешностью, походкой, манерами, хотя он никогда не делал ей замечания, не поправлял ее. Как–то все это происходило без его прямого участия, но для него, хотя она этого не осознавала.
И вот теперь, в эту минуту она вдруг поняла, что красива, и что он смотрит на нее с каким–то новым интересом, даже удивлением.
Заметив ее смущение, Владимир как–то загадочно улыбнулся, поднялся с кресла и подошел к фортепьяно. Сел на крутящийся табурет, открыл крышку и замер, словно прислушиваясь к чему–то. Руки его коснулись клавиш, и полилась, заискрилась чарующая мелодия.