- Когда-то он любил меня. Сейчас он любит только выпить.
Я отворачиваюсь и иду через поле одуванчиков, касаясь их высоких стеблей. Я не могу избавиться от чувства, что нахожусь на приеме у психолога. Мне опять хочется убежать, только бы не слушать все это, не разбирать свою жизнь, как какую-нибудь головоломку.
Я начинаю бежать. Хоуп остается где-то позади, но я будто и не убегала никуда. Над головой по-прежнему звезды в крапинку, вокруг меня - одуванчики, и тишина все еще сводит с ума.
Вдруг я замечаю, как на руках, словно на фотопленке, проявляются отпечатки пальцев; опускаю бретельки платья и вижу на плечах множество болезненно-фиолетовых синяков. Я слышу отдаленно, но вскоре слишком громко голос отца.
Он кричит:
- Ты такая же, как и она!.. Потаскушка!.. Я любил ее!
Я прижимаю ладони к ушам, но голос не исчезает: он звучит в голове, скребет перепонки и заставляет сердце биться настолько быстро, что тошнота подступает к горлу.
Я чувствую, как рву. Надо мной потолок, а не приближенная Андромеда, я вижу пол, мимолетом подушку, а затем - снова поле одуванчиков. Теперь передо мной на коленях стоит Хоуп, он приобнимает меня за плечи и что-то тихо говорит, пытаясь успокоить.
- Ты так переживаешь, - наконец, я разбираю его слова. - Иногда мы переживаем понапрасну, или слишком бурно, когда можно просто погрустить. Это всего лишь синяки, Лина. Жизнь оставит и не такие следы. Нужно быть сильной, слышишь? Нужно уметь прощать.
Он гладит меня по спине, пока я цепляюсь за его рубашку, дрожа от отвращения к родителям и к самой себе. Я чувствую себя грязной, запятнанной судьбой отца. Почему тень его жизни должна падать и на меня?
- Ненавидеть всегда легче, поэтому в мире столько ненависти.
Я слышу его голос, как во сне, а потом понимаю, что это и есть сон, и начинаю смеяться.
- О, боже, какая же я жалкая! - сквозь смех и слезы говорю я. - Мне настолько одиноко, что я плачу в жилетку своему Подсознанию.
Хоуп смотрит на меня, на его глазах я замечаю слезы.
"Всему моему существу плохо, - думаю я, - и, несмотря на то, что он выглядит как мужчина, он - женщина, он - это я, просто сильная моя сторона".
- И я пока не сдался, - кивает Хоуп. Он касается синяков на моих плечах, а потом отодвигает ворот рубашки, показывая свои.
- Я - это ты, - шепчет он. - Но я мудрее.
Я не видела отца вот уже несколько дней.
Часами он просиживал в комнате в странном бреду, стуча кулаками по стене и воя, как воют от нестерпимой физической боли. Время от времени у него уже случались подобные приступы, и я пыталась не обращать на него внимания, но что-то в этот раз пугало в его хриплых криках. Две ночи он, не переставая, звал меня, но я не решалась к нему подойти. Когда начали жаловаться соседи, и когда его крики стали невыносимы, я вызвала скорую.
Он болен. Так сказали мне врачи. Назвали болезнь и причины возникновения, но я ничего не слушала из их медицинского бреда. Я видела на заднем фоне пожелтевшее, точно страницы в старой тетради, лицо отца, его дрожащие в алкогольной зависимости руки, и полные безумной агонии глаза.
- Кто этот человек? - тихо спросила я.
- Простите? - врач озадаченно уставился на меня, беспокойно хмуря брови.
Я подняла на него взгляд и, кашлянув в кулак, спросила:
- Что с ним будет?
- Трудно сказать. Болезнь развилась из-за нервов, алкоголь только усугубил ситуацию. Мы поддержим его немного здесь, а потом отправим домой, где ему должно быть спокойней.
Я кивнула, почему-то подумав, что отец долго не протянет. Он не был смертельно болен, но я чувствовала, что он будет бороться за смерть, а не за жизнь, как предполагал доктор.
Дома, на удивление, стало пусто без папы. Квартира перестала давить на меня его присутствием, но от этого я ощутила лишь еще большее одиночество.
Тихо гудел рефрижератор, было слышно, как течет вода в батареях, и капает с потолка на балконе.
Я села на диван, прижав к груди одноглазого медведя, и сидела так неподвижно до самой ночи, пока сон не захватил меня и не унес в потаенные уголки моего сознания, туда, где все возможно.
Хоуп стоит на склоне горы, спрятав руки в карманах. Его красный галстук развевается на ветру, но Хоуп не спешит его поправлять. Сзади него возвышается гора, покрытая высокими деревьями. Их макушки плавно покачиваются в такт ветру, листья танцуют нервные волнообразные танцы.
- Пора отрастить крылья, - говорит Хоуп, когда я подхожу к нему. Он берет меня за руку и ведет наверх, лавируя между толстыми, искореженными стволами деревьев.
- Ты думаешь, папа умрет? - спрашиваю я.
Хоуп дергает в сторону головой, будто отрицая, затем хмурится и медленно, четко проговаривая каждое слово, произносит: