– А сейчас – сейчас ты расплатился?
– Да.
– Правда, что ли?
– Ты мне не веришь?
– А я не знаю, кому я верю, – рассмеялась Лиза. – Наверно, никому. С какого возраста? Лет с пяти… И не надо.
Андрей хотел что-то сказать, но зазвонил телефон. Ему пришлось взять трубку и ответить парой односложных междометий.
– Пойду я в душ, мать его, – устало произнёс он, отложив мобильник. – Плевать, что воды нет. А ты – как хочешь.
Лиза поняла, что наступил долгожданный час. Андрей на этот раз не поставил автоматическую блокировку и не отключил телефон. Правда, в подобной ситуации это выглядело бы ещё более подозрительно. Лиза заглянула в папку «Сообщения». Человек, не спавший двое суток, имел моральное право забыть, что подобные сообщения необходимо сразу же удалять.
«Люблю, скучаю. Пишу с чужого телефона. Приезжай».
«Я на ул. Z. Зоя», – послано с того же номера.
Исходящие сообщения были стёрты. Входящие звонки были с самых разных номеров. Последний вызов был конфиденциальным. Когда Андрей вышел из ванной, Лиза, язвительно улыбаясь, полюбопытствовала:
– Имея такого замечательного супруга, я имею полное моральное право заглядывать в его телефон, не так ли? Вдруг шулерский номер обнаружу или ещё что новенькое. Вот это чей номер, например?
Андрей побледнел, как будто ему пригрозили расстрелом.
– Я просил тебя, и неоднократно, не скандалить с этими людьми. Ты только сделаешь хуже. Я и сам с ними ничего не выяснял, тем более при тёте Вере, из чувства приличия…
– Чувство приличия не позволяет тебе скандалить с этими людьми при тёте Вере. Зато оно позволяет тебе орать на меня при тёте Вере. А если это не шулер, значит, какая-нибудь баба, типа этой вашей пэтэушной Зои? Я видела sms. Что за фигня?
– Прекрати ревновать и вспоминать про то, как я ору на тебя при ком-то! Ты сама много делаешь для того, чтобы я на тебя орал.
– Может, и так. Но как насчёт твоего ора по поводу моего ухода? Если ты пропадаешь где-то ночами – это ничего, да? Если тебе бабы пишут с признаниями в идиотской любви – это в порядке вещей? А если я ненадолго ушла по делам, надо меня материть! Это тебе позволяет твоё чувство приличия.
– Я, между прочим, ждал и волновался, не зная, когда ты придёшь, а ты даже не объяснила как следует, на сколько ты уходишь! – заорал Андрей.
– Это всё левые отмазки. А ревновать я перестану, как только исчезнет повод. А пока всё только нагнетается, и чувствую, что мне придётся принять меры. Нечего мне голову морочить. Скажи мне, кто тебе сейчас звонил, а то это добром не закончится.
– Сколько можно твердить одно и то же?!
– Я тебе сказала: дай номер этого человека, а то мои подозрения увеличиваются.
– Хорошо, – с недоброй улыбкой кивнул Андрей и стал писать номер на обороте газеты «Дворник».
– Если я узнаю, что это Зойкин, не дай Бог ты ей хоть ещё одно сообщение пришлёшь или позвонишь.
– У тебя ещё есть какие-то вопросы, претензии, пожелания, предложения? – сдержанно поинтересовался Шейнин, отбрасывая газету.
– Да, – тихо сказала Лиза, выпрямляясь. Она понимала, что это уже слишком, но понимала также, что терпеть и молчать дальше – это тоже, в принципе, слишком, так что гори всё пламенем всех цветов радуги. – Мне надоело, что посторонние люди нагло роются в моих вещах, что они смеют нести обо мне какой-то бред, а я не могу даже подать на них в суд. После визитов твоих драгоценных приятелей я недосчиталась денег в ящике стола. В девятнадцатом веке за такое вызывали на дуэль. Сейчас у нас ни на что нет права. Права есть только у богатых воров. Я хочу жить в Центральном районе, и чтобы все от меня отвязались. Чтоб было центральное отопление вместо проклятой печи, и не набрасывались по выходе из дома неизвестно чьи собаки. Чтобы можно было спать ночью, а в магазине были трезвые продавцы, и чтобы ко мне на улице не лезли жирные хачи или твои знакомые, которым ты должен деньги. Я могу заработать артрит, потому что вынуждена стирать вручную в холодной воде, или астму, потому что вечерами в доме хоть топор вешай. Твой Рифатов курит пачками «Беломор» и только «Беломор». Опостылело общаться с тупыми, ограниченными людьми: мне с ними не о чем даже пить.
– Кто – Коля ограниченный человек? – пожал плечами Андрей. – Он артистическая натура. Он бывает утомителен, но у него есть свои плюсы, он не хочет мириться с окружающим бардаком, и…
– Артистические натуры ни с чем не хотят мириться. Зато окружающие зачастую вынуждены мириться с артистическими натурами. Мне это надоело. Мне всё надоело. И твоя шизанутая тётка – особенно!
– У неё не шиза, – хмуро проронил Андрей и после небольшой паузы добавил: – Лучше бы у неё была шиза.
Лиза затянулась сигаретой. Отвратительные болгарские «Родопи» казались деликатесом после «Беломора». Она подумала: я курю, как Тереза Дескейру у Мориака. Осталось только отравить кого-нибудь. Рифатова или домоуправа, к примеру. Цианистый калий продаётся без рецепта, для травли птиц, только это не разглашается. To be or not to be?
– Я пойду спать, – сказал Андрей.
Лиза не могла лечь спать просто так, сигареты хотя бы немного успокаивали. Было скотски холодно. От бабкиного храпа тряслись стены, из телеящика неслась несусветная чушь. Выключить его было нельзя: бабка заперла дверь изнутри.
– Ты вспомни золотое детство, – снова заговорил Андрей. – Ведь зимой у вас дома было ещё холоднее. Как ты тогда спала?
– Я от таких условий давно отвыкла. Я не Павел Корчагин и не страдаю революционным мазохизмом. У меня нет на данный момент высшей цели, ради которой я должна здесь мучиться.
Может, уйти с работы, подумала Лиза. Попили моей крови, твари. А жрать вообще нечего, кроме хлеба и макарон. Одна из худших пыток – лишение сна. Об этом знали и узники фашистских лагерей, и жертвы инквизиции. Об этом знаю и я.
– Она так и будет храпеть, – вслух сказала Лиза, – пока не сдохнет.
– Она всех достала, – ответил Андрей нехорошим тоном, – но не забывай, что она моя родственница.
– Я буду сдувать с неё пылинки, – тихо и яростно проговорила Лиза.
– Если тебе плохо, выпей валидол.
– Но он почему-то не действует на меня. На меня некоторые лекарства совсем не действуют. По-прежнему не могу спать под аккомпанемент всего вышеперечисленного.
Лизе хотелось переломать все вещи вокруг, но не было денег, чтобы купить новые. К тому же, некоторые вещи были бабкиными. Потом пришлось бы платить этой старой рухляди за ущерб. Чего она зря небо коптит, думала Лиза, она же ничего хорошего в своей жизни не сделала, работала кладовщицей, скорее всего – воровала, по её пакостной улыбочке видно бывшую воровку, привыкшую прикидываться дурой, чтоб не заподозрили. Старая кляча.
– Спи, – сказал Андрей и свалил в ванную. Когда он вернулся, Лиза лежала в постели с закрытыми глазами и пробовала считать – нет, не овец, а мерзких старух, которых она мысленно убивала из винтовки с оптическим прицелом.
Утром Лиза ушла, когда он ещё спал. От недосыпания её шатало, пришлось долго искать спрятанную старухой банку кофе. Бабка тоже всё ещё спала, и телевизор всё ещё орал.
Ася ждала её на Московском проспекте. Она сочувственно взглянула на Лизу:
– Да, ну и видок у тебя. Пошли, ребе уже на работе.
Лизе не понравилось, как Ася отзывается об её внешности, но она промолчала.
– Краше в гроб кладут, – продолжала тактичная журналистка, – ты прямо призрак из средневековой еврейской демонологии.
Лизе было трудно разжать губы, чтобы сказать: «Заткнись». Прямо за серой новостройкой был проход на улицу, дома на которой располагались в весьма прихотливом, точнее – в несколько, не побоимся этого слова, абсурдном порядке. Еврейская дверь была никак не отмечена. Это было место для своих, для посвящённых. Они в любое время года и суток находили еврейскую дверь.
Ася позвонила. Им открыла приветливая женщина средних лет, похожая на ортодоксальную хабадницу, как папа Римский похож на адвентиста Седьмого дня. Ася завела с ней беседу о новых переводах Германа Вука (так себе переводы), о том, что оригинал ещё хуже (а я не читала и не буду), об интернет-подписке Jewish News и погоде, от которой не хочется работать. Лиза медленно прошла в комнату, где стояли подарочные издания Торы на двух языках и сидел раввин.