Внутри машина была грязной, на соседнем сиденье валялись промасленные тряпки и свёртки, на полу – канистра с водой. Над рулем были косо прилеплены миниатюрные фотокарточки голых баб и иконка с Иисусом Христом. Мотор исправно работал.
Ментам тут на всё по фиг, это Женька точно знал. А на то, что прав у него не было ни на упомянутый молоковоз, ни вообще, было плевать и ему, и, наверное, ментам. Можно доехать почти до дома, на опушке оставить этот гроб на колёсах, километр пройти пешком – пока там хозяин нагонит… И вообще, нехер транспорт без присмотра оставлять. В Москве бы за такое давно оштрафовали. Угонять машины – грех? Да пошли вы все!
Он ощущал мрачную радость от своего поступка, хотя и понимал, что с точки зрения житейской мудрости и уголовного кодекса ведёт себя неадекватно. Творческий человек просто обязан иногда что-то такое делать, чтобы чувствовать себя свободным. Вот и отец Григорий – наверняка в душе творческий человек. Женька был благодарен отцу Григорию. И ему казалось – хотя головой он понимал, что это не так, – что гадов на земном шаре стало немного меньше.
А что водительских прав нет – плевать. Главное, что он умеет водить. Дед научил, ещё в школе. Умение рулить своей судьбой – это главное, и неважно, что нет «прав» считаться свободным, то есть – бумаг с печатью, денег, блата и прочего дерьма.
Из-под колёс молоковоза летела обледеневшая галька и битый кирпич. Промелькнула деревня, похожая на сильно растянутую в длину помойку. Потом другая. Указатель на детский оздоровительный лагерь имени Ленина. Плакат «Берегите лес». Жидкая рощица, оставшаяся от леса, не могла скрыть таящейся в её глубине помойки. И т. д.
Женька обогнал забрызганные грязным мокрым снегом «Жигули» и выехал на большую дорогу, распевая:
Христос над рулём укоризненно смотрел на него, словно предупреждая о грозящей трагедии, а вульгарно-алый, словно обивка диванов в публичном доме, фон вокруг его головы напоминал Женьке ещё и о геенне огненной.
Где он непременно должен был, по мнению любого порядочного христианина, оказаться.
Молодой режиссёр с трудом вырулил на опушку – колёса вязли в ледяной каше, – и остановил молоковоз напротив бесхозного сарая. В таком месте прокладывать дороги и строить сараи могут только извращенцы, но от этой области можно ждать чего угодно. Здесь, как принято выражаться, всё не так, не там, не для тех и неизвестно кем управляется.
Затем он вытащил из рюкзака блокнот, выдрал листок и быстро написал: «Мужик! Твой молоковоз был похищён чертями, а теперь возвращён на место ангелами из ада. Впредь будь осторожнее!!! Аминь».
Присобачив клеевым карандашом послание к рулю, Женька выскочил из кабины и побежал на другую сторону дороги. Со стороны посёлка не доносилось ни звука. Навстречу ему кто-то шёл. Среднего роста, коренастый, в сером пуховике и кепке… «Йоб-баный в рот!» – вполголоса выругался Женька и пошёл медленнее, ибо встреча была воистину неотвратима. Чёрная кожаная кепка папаши с меховой подкладкой. А теперь, крупным планом, лицо папаши, взгляд перемещается в сторону молоковоза, дальнозоркий папаша прищуривается, мысленно совмещает два образа – выскочившего из молоковоза человека и сына, идущего ему навстречу. Камера наезжает, папаша очень зол.
Он зол, подумал Женька. А я свободен.
Первое отрицательное впечатление от встречи с папашей почти исчезло, он широко улыбнулся и сказал:
– Привет, батя. А мне тут за бутылку молоковоз одолжили, чтоб я скорей доехал. Замечательные тут люди. А мать ещё пишет: живём, как в аду.
– Пошли, – процедил сквозь зубы Николай Петрович. – Поговорим…
– Это поп, отец Григорий, попросил мужика мне тачку одолжить, – нахально продолжал Женька. – Мы с ним очень душевно пообщались.
– По ханжам всяким таскаешься, христианин чёртов, – злобно пробормотал не врубившийся в ситуацию Николай Петрович. – Деньги все продолбал, вот и явился, разгильдяй.
– Ты, батя, никогда не понимал моих духовных устремлений, – сказал Женька. – И вообще, я разочаровался в Христе и теперь в целом склоняюсь к буддизму.
– Что?… – очнулся директор школы, найдя наконец в кармане ключи от дома.
– Я говорю: буддизм – более целостная и гармоничная мировоззренческая система.
– Вот деньги серьёзные заработаешь – тогда и трепли мне про систему, – посоветовал Николай Петрович, не попадая ключом в замочную скважину. – И чего Люба пишет, что живёт в аду? Она с таким мужем живёт, которому памятник надо при жизни ставить! И какой здесь, на хрен, ад? Все так живут! Одному тебе, раздолбай, не живётся нормально!
ПРИЛОЖЕНИЕ
Из газеты «Которосльная набережная», № 33/ 200* года. Олег Трубокуров, «Мистика верхневолжья»: «В нашем краю всегда творилось нечто мистическое. Недавно районный батюшка отец Иоанн (Перехватов) рассказал мне странную историю об одном из прихожан церкви святых Космы и Дамиана, где трудится его коллега, бывший офицер запаса и потомственный протоиерей отец Григорий (Вознесенский). Водитель Сергей Дудкин отвёз молоко с фермы и возвращался обратно. По дороге он зашёл в деревню В. – навестить знакомого. Когда через десять минут вышел на дорогу, молоковоза не было. На следующий день грузовик был обнаружен на опушке леса возле посёлка А. местной продавщицей Мариной Подлатаенко. В кабине оказалась записка: «Молоковоз был в аду». Продавщица рассказала очевидцам события, что накануне ей снились черти и колокольный звон, а ещё раньше она была в церкви святых Космы и Дамиана, где выслушала проповедь отца Григория (Вознесенского) об искушении бесами и чудесами. Была это чья-то шутка, или и вправду наши волжские места обладают древней хтонической энергией, способствующей разрушению и упадку?»
© 2007.
[Использованы цитаты из стихотворений сетевого автора, пишущего под псевдонимами Серафим Святый Штатный, Саваоф Христос Гитлер, Заблокированы за Христа и т. д.]
Пока мы не умрём
стенография сна
Я когда-нибудь допишу эту книгу, согнув пачку листов с машинописным текстом на обороте, чистой стороной к себе и для упора положив снизу Библию – старую, лютеранскую, на ней удобнее, – а столы я не люблю, азиаты правы: стол – враг позвоночника.
Я допишу, чем это закончилось, когда я стояла возле автобусной остановки: будка чистая, как доска в латинской пословице, позади ровные и безупречные, как орнаментальная проза Марины Вишневецкой, кусты; где-то в обозримом – будущее зачастую принято называть обозримым, – будущем – городишко Шайзештадт, в который прямо из Берлина ничего не идёт, и надо тащиться на перекладных, как в эпоху застоя.
В другом городе, Аршвальде, мне предложили работу, но я не настолько хорошо знаю баварский диалект и не готова его сутками зубрить даже ради ежесуточного созерцания тёмно-красных и лиловых черепичных крыш (черепицу то и дело обновляют, это вам не Калининград) и безмерно спокойных людей, которым, кажется, на всё плевать с самой высокой крыши единственной не разобранной коммунистами на кирпич кирхи. А женщины там настолько раскрепощённые, что им плевать даже на K;che и Kleider с любой кирхи первого мира (можно ведь говорить «первый мир», если существует понятие «третий»?)
Но я еду в Шайзештадт на конференцию типа «Радикальные демократы против глобализации», – можете назвать её: «Ревизионизм за отмену американской монополии» – смысл всё тот же. Мне хочется спать, я больше не вижу даже кустов. В чёрно-серых рассветных тонах ветви сплетаются в узоры и фигуры, перед глазами плывут мелкие точки. Если не спать ещё полчаса – начнутся лёгкие галлюцинации, в которых можно будет увидеть всё, кроме автобуса. С противоположной стороны дороги ко мне начинает кто-то идти. Я присматриваюсь. Это женщина, одетая вопреки стилю unisex, она пришла сюда вопреки всему: в таком возрасте на таких каблуках не ходят. У неё старинный зонтик и чемодан a la гроб на колёсиках. Возможно, именно из-за гроба она кажется старше. На самом деле ей вряд ли больше пятидесяти. Всё на ней чёрное. Тени для век, кажется, тоже. Её шляпка тоже смахивает на гроб. Некоторых людей неплохо бы хоронить в шляпах и туфлях на шпильках. От неё пахнет немецкими духами и шизофренией. Этакий неухоженный вариант мещанской Диаманды Галас. Мещанская альтернатива. Это как Земфира – альтернатива попсы. Нет, не indie-pop. Альтернатива попсы. Чувствуете разницу?