Глеб видел гробы только на фотографиях в газетах. Похороны генерального секретаря, похороны его заместителя; пожелтевшие обтрёпанные страницы. Теперь его отец будет лежать в гробу, как генеральный секретарь.
– Нет состава преступления.
– Нет так нет, его тесть заплатил прокурору, вот и всё.
– Тётя Люда, что ты такое говоришь?… Он его случайно толкнул, когда тот бросился на него с кулаками, Боря всегда пьяный лез драться. Как же я дальше здесь буду жить, это же такой позор?
– А эти – сразу же квартиру продали. И ходят, как ни в чём не бывало. Как не русские. Понаехало всяких.
– Мне стыдно, что Боря так себя вёл, так стыдно.
– Ребёнок спит?
– Да, всё время спит. А надо в школу ходить. Кому какое дело, что у нас случилось. Есть дисциплина…
Он не спит. Он не понимает, как можно спать, когда за стеной громко разговаривают взрослые. Наверно, другие дети умеют не бояться смерти и спать, когда рядом шумят. Смерть – это когда тебя нет, ты ничего не чувствуешь, ничего не боишься. Она бывает внезапно, поэтому к ней не надо готовиться, как к школьным занятиям или дурацкому выступлению на новогоднем празднике. Это хорошо.
А тётя Люда говорит, что в человеке есть душа, и она не умирает. Она летает везде, ей не нужно идти, выбиваясь из сил, и стоять в очереди за билетом на поезд. Это ещё лучше.
Несправедливо, что умирать должны только старые. Слишком долго ждать.
Если душа отца сейчас летает, где хочет, значит, лейтенант сделал как хуже. Но Глебу кажется, что человек вроде Кормухина не должен делать как хуже. Значит, отца просто нет. главное – молчать о том, как Глеб этому рад. Чужие люди этого не поймут: родителей принято оплакивать.
Тринадцать лет он молчит о том, на кого хотел быть похожим. За эти годы газеты перестали быть чёрно-белыми, а быдло научилось торговать никуда не годным товаром и заработало себе на колонки, из которых в любое время суток орёт попса. Лейтенант Кормухин окончил заочную аспирантуру Балтийской академии и стал преподавать высшую математику. О нём пару раз писали в газетах. Никто не подозревал, что этим закончится.
Глеб уезжает в Москву и поступает на мехмат, хотя все твердили, что шансов у него нет. Мать кричит, что у неё нет денег его содержать, что в Москве дикие цены, что он будет разгружать там вагоны со стеклотарой и таскать кирпичи, а потом его отчислят, и он будет бомжевать вместе с гастарбайтерами, потому что ему будет стыдно возвращаться на родину. У тебя богатая фантазия, мать.
Вот увидишь, говорит она, так и будет. Говна в тебе много, этой самой гордости. Сдохнешь там, а я что людям скажу?
Мать называет его сволочью, подонком, ублюдком. В зеркале Глеб видит своего отца в молодости, только без этих вечных ёбаных клочков газеты на подбородке. Раньше он читал приключенческие и якобы психологические книги всяких зануд, похожих на Януша Корчака и завуча школы номер три одновременно. В этих повестях мальчишки часто смотрелись в зеркало, пытаясь придать лицу строгое непреклонное выражение, как у революционеров, лётчиков, стахановцев или бандитов. Мальчишек расстраивало, что у них слишком длинные ресницы, как у девчонок, и что нет мрачного огня в глазах, да и глаза не того цвета (нужно, чтобы серо-стального или демонически-чёрного), и вообще, жизнь не удалась. Он учится на ошибках литературных героев. Он никогда не тратил время на попытки свести воедино картинку на стекле и воспоминание о человеке в третьего этажа. Плевать, как он выглядит. Не в этом дело.
(После Кормухиных мансарду заняли какие-то лохи – торговка-челночница и её неработающий муж. Сначала этот мудила до трёх ночи слушал Высоцкого на катушечном магнитофоне, а потом перешёл на блатняк.)
Стал бы лейтенант Кормухин психовать из-за провала на экзамене? Побежал бы он плакать в институтский туалет, как этот мальчик из элитной гимназии, которого, судя по его манерам и поведению, ни разу по-человечески не били?
Нет, он сдал бы листок с ответами и молча ушёл бы. Глеб решает все задачи и молча уходит. Когда выясняется, что он прошёл по конкурсу, он ничем не выдаёт своей радости.
Ему не идёт это молчание. У него светлые волосы, он обычного роста и сложения, а сдержанность и мрачность идёт очень высоким и темноволосым, говорит девушка с факультета математической лингвистики.
– Я разберусь, как мне себя вести, – отвечает он. Начало двухтысячных, сумерки анархии. По общежитским вахтам рассадили охранников, напоминающих Глебу колорадских жуков: они жрут остатки подростковой свободы, как эти твари – картофельные листья.
– Тебе нужно было в сельхозакадемию поступать, – говорит девушка. Она считает себя очень умной, раскованной и в то же время глубоко порядочной. Чистота её души выражается в том, что за четыре года учёбы она украла всего два куска мыла в душе и не скрывает этого, а её соседки воруют всё, что не приколочено, и пытаются это скрывать.
Стоит пустить бабу в область точных наук, как эта пиздоболка сразу же начнёт сравнивать матлингвистику с обычной – смутной, туманной и никому на хрен не нужной лингвистикой и, что хуже, примешивать к этому делу нумерологию, алхимию и каббалу. Между тем, когда на этаже погас свет, и пришлось вызывать аварийку, эта курица забилась в угол, обмоталась одеялом и тряслась полночи, думая, что сейчас в комнате что-нибудь загорится или заискрит. Ни алхимия, ни каббала не дают ей ни знаний, ни смелости.
– Давай ты не будешь учить меня жить – советует Глеб, допивая мерзкую водку. Другой нет. Его это бесит. Но скоро сессия, и подрабатывать некогда. – Мне двадцать один год, меня уже не исправишь. Найди себе первокурсника и пудри ему мозги, если твой комплекс училки всё не сходит на нет.
– Интересно, почему ты стал таким? – подумав, спрашивает девушка. В полутемноте кажется, что тени вокруг её глаз отливают бронзово-зелёным, словно крылья майских жуков. Такое чувство, что вокруг одни насекомые, или он просто перебрал сегодня водки?
– Ты, мне кажется, скорее гуманитарий по складу личности, – глубокомысленно заявляет она. Эти, бля, девицы, которые по чистой случайности не продолбали шпоры по психологии, получили пятёрку и с тех пор воображают себя Аннами Фрейд.
– Некоторые люди сами выбирают, кем быть, – медленно произносит Глеб, понимая, что эта фраза до одури банальна и, возможно, не до конца правдива.
– У меня сложилось впечатление, что тебя кто-то заставил, – говорит она. Нет чтобы добавить: «Извини за бестактность», или: «Я просто хочу тебе помочь», или: «Может быть, я недопонимаю тебя». Потрясающая самонадеянность.
– Не заставил, нет, – спокойно говорит Глеб и случайно смахивает на пол пепельницу (эта шмара, ко всем её недостаткам, ещё и курит). – Всего лишь кое-чему научил. Это был человек, убивший моего отца.
– Ты что сочиняешь?! – недоверчивым шёпотом спрашивает она. В её системе координат убийство относится к фильмам ужасов и сводкам новостей. В настоящей жизни такого быть не должно. Она подсознательно уверена: все, кто говорит, что сталкивался с убийством, врут. Таких людей среди её знакомых быть не может. Убийство настолько приукрашено и затаскано режиссёрами, что его метафизическая (если предположить, что метафизика существует) и смысловая составляющие кажутся далёкими от реального преступления, как роман «Унесённые ветром» – от ебли поселковых алкоголиков.
Больше всего ей не понравилось его спокойствие. Через три года она станет учительницей информатики на окраине своего городка, заведёт livejournal и напишет там: «Спокойствие способно взбесить, как ничто другое», – фразу такую же претенциозную, банальную и трусливую, как она сама.
Полы в доме проседают, пишет мать. Во дворе всё заросло. В военчасти новый начальник, похож на мразь. Если похож – значит, и есть мразь. Так ей подсказывает опыт.
Могла бы выйти замуж по объявлению и смыться оттуда, думает Глеб. Вот бы двор зарос терновником, это хотя бы красиво и символично. А там наверняка лопухи, татарник и хмель. Тоже, в общем-то, символично.
Во дворе его нового дома ничего не растёт. Нет, конечно, это не его дом. Какой-то сомнительный пиар-менеджер сдал им с приятелями квартиру. Они вынуждены жить вскладчину: приятелям надо выплачивать кредиты за ноутбук и ремонт комнаты в коммуналке, а Глеб хочет накопить денег на оплату аспирантуры. Сейчас ничего не возьмёшь простым упорством и уверенностью в себе, а тем более – мозгами. Сейчас нужны деньги и столичная регистрация. Но большая часть денег уходит на жильё и взятки.