Затем, уточняя свои требования, Черчилль предлагал мне «отказаться от посылки подкреплений, передать специальные части правительствам Дамаска и Бейрута и незамедлительно сделать соответствующее заявление». В заключение он выразил надежду на то, что я соблаговолю «помочь ему избежать дополнительных осложнений в наших отношениях».
Трудно было ошибиться относительно того, как будут развиваться события. Если Черчилль мечет громы и молнии по поводу отправки 2500 французских солдат туда, где уже находится 60-тысячное британское войско, к которому должны присоединиться еще 15 тысяч человек и которое готовы поддержать с воздуха 2 тысячи боевых машин, то, надо полагать, англичане ставят перед собой серьезные цели. [216]
В ответе премьер-министру я счел уместным обратить его внимание на ту ответственность, которую берет на себя Англия, вмешиваясь в наши дела, и на то препятствие, которое она сама воздвигает на пути к любому союзу между Лондоном и Парижем. «Мы, — писал я, — признали независимость стран Леванта, как вы это сделали ранее в отношении Египта и Ирака, и в этом регионе мы хотим лишь обеспечить гармоничное сочетание наших интересов с государственной независимостью этих стран. Наши интересы носят экономический и культурный характер. Но у нас есть и интересы стратегического порядка... Как и вы, мы также заинтересованы в транспортных связях с Дальним Востоком. Заинтересованы мы и в добыче иракской нефти и свободном распоряжении той ее долей, которая нам причитается». Я добавил также, что, как только эти проблемы будут урегулированы, мы откажемся от мандата.
Перейдя затем в наступление на эпистолярном фронте, единственном, где у меня для этого были все необходимые средства, я заявил Черчиллю: «Я полагаю, что этот вопрос уже мог бы быть решен, если бы правительства Дамаска и Бейрута не имели возможности считать, что, опираясь в борьбе с нами на вас, они вправе уклоняться от любых обязательств. Присутствие ваших войск и позиция ваших представителей подталкивают их к такому, к сожалению негативному, поведению». Я усиливал давление: «Должен Вам сказать, что переброска из Палестины в Ливан новой британской дивизии, на наш взгляд неуместна и достойна всяческого сожаления». Наконец, уведомив премьер-министра о начатых генералом Бене переговоров в Дамаске и Бейруте, я попросил его приложить усилия к тому, чтобы на этот период времени «английская сторона постаралась не усложнять ситуацию». «Это один из факторов, — написал я в заключение, — создающих для нас трудности на пути к согласованной политике наших двух стран, которая, на мой взгляд, принесла бы немало выгод Европе и всему миру».
Таким образом, ситуация стала ясной и безрадостной. Той же ясностью и безрадостностью были отмечены и дальнейшие события. Спустя два дня после обмена посланиями в ход была пущена сила. Все началось в Бейруте 8 мая в ходе празднования Дня Победы. Арабские солдаты прибывшей из Палестины британской дивизии во время праздничных шествий выкрикивали оскорбления в адрес Франции. В последующие дни было совершено несколько покушений на французов в ряде сирийских [217] городов при полном попустительстве жандармерии. Следует сказать, что эта жандармерия, считавшаяся образцовой, когда находилась в подчинении у французских властей, моментально преобразилась после того, как два года назад была передана под юрисдикцию сирийскому правительству. Поскольку, несмотря на предостережения наших представителей, ее вооружением занялись англичане, в распоряжении Шукри Куатли и его министров оказалось 10 тыс. человек, вооруженных новейшей военной техникой. Это было то, в чем нуждалось руководство страны для организации и поддержки антифранцузских выступлений. Вполне естественно, что в этих условиях переговоры генерала Бене в Дамаске не дали никаких результатов.
Однако к 27 мая французские силы и специальные войска положили конец беспорядкам на всей территории страны, за исключением мохафазета Джебель-Друз, где в нашем распоряжении было всего несколько человек. Именно это побудило сирийских министров и их британских советников, почувствовавших грядущий провал своих замыслов, использовать козырные карты. 28 мая в Дамаске все наши посты были атакованы бандами мятежников и отрядами сирийских жандармов, вооруженных автоматами, пулеметами и гранатами английского производства. Целые сутки в Дамаске шла перестрелка. На следующий день, 29 мая, выяснилось, что французы выстояли, а крепко потрепанным мятежникам пришлось укрыться в общественных зданиях: парламенте, городской ратуше, полицейском управлении, дворце, сирийском банке и т.д. Чтобы полностью покончить с беспорядками, генерал Олива-Роже{94}, французский представитель в Сирии, отдал приказ подавить эти центры восстания. За сутки наши сенегальцы и несколько сирийских рот справились с заданием, использовав при этом всего два орудия и один самолет. К вечеру 30 мая французские власти овладели ситуацией, а сирийские министры погрузились в автомашины британской миссии и предпочли поискать убежище вне столицы.
В течение трехнедельного мятежа англичане оставались ко всему происходящему безучастными. В Каире сэр Эдвард [218] Григг{95}, их министр без портфеля, ведавший британскими делами на Ближнем Востоке, и генерал Пэйджет, их главнокомандующий, не подавали признаков жизни. В Леванте генерал Пиллоу{96}, командующий IX-й британской армией, вполне мог бы пригрозить бунтарям использованием вверенных ему вооруженных сил, но даже пальцем не шевельнул. Лондон хранил молчание. В Париже, 27 мая, прием, данный лично мною и городскими властями в честь маршала Монтгомери, которому я торжественно вручил в Доме инвалидов высшую французскую награду, прошел чинно и благородно. Все происходило так, как будто наши «союзники» ограничивались наблюдением за развитием событий, видимо полагая, что специальные части откажутся подчиняться нам и ситуация выйдет из-под нашего контроля. В течение двадцати трех дней необходимость «вести борьбу против японцев», обеспечивать «охрану наземных, морских и воздушных коммуникаций, ведущих к театрам военных действий в Индии и Тихом океане», «свободную транспортировку нефти» и «помешать любым беспорядкам, где бы на Ближнем Востоке они ни возникли», так и не вывели англичан из состояния сторонних наблюдателей. Мы, кстати, и не добивались от них активных действий. Но как только они увидели, что мятеж провалился, их поведение изменилось коренным образом. Перед Францией встала на дыбы извергающая угрозы Британия.
Вечером 30 мая Черчилль, в присутствии Идена, вызвал нашего посла Массигли. Не иначе как для важного сообщения! Устами премьер-министра британское правительство требовало от французского правительства прекращения огня в Дамаске и заявляло, что в случае продолжения боев войска Ее Величества не смогут оставаться в роли пассивных наблюдателей.
Когда мне передали эти слова, я внутренне был убежден, что наши части не смогут противостоять одновременным ударам английских войск и сирийских повстанцев. К счастью, в [219] докладе генерала Бене, полученном в то же время, что и английские требования, указывалось, что «французские войска заняли в Дамаске все точки, откуда велся огонь по нашим объектам». Это означало, что наша военная акция закончилась достижением поставленной цели. Несмотря на обуревавшее мою душу чувство негодования, я счел целесообразным отдать приказ приостановить огонь, если, конечно, таковой еще велся, и, оставаясь на занятых позициях, не препятствовать передвижению войск, которое может быть предпринято английской стороной. Жорж Бидо, к сфере действия которого относилось наше генеральное представительство на Ближнем Востоке и который горячо желал не доводить дело до катастрофы, отправил 30 мая в 23 часа, с моего согласия, соответствующую телеграмму на имя генерала Бене. Соответственно, было проинформировано британское посольство, а посол Массигли получил инструкцию тотчас же связаться по этому вопросу с Иденом.
Если бы с английской стороны речь действительно шла только о «прекращении огня», на этом была бы поставлена точка. Но суть дела, естественно, заключалась в другом. Именно поэтому, узнав, что французы приняли решение приостановить применение военной силы, Лондон поспешил разыграть заранее подготовленную инсценировку с целью публично унизить Францию. Черчилль, несомненно проинформированный об окончании боев в Дамаске, решил выступить постфактум с угрожающим ультиматумом, уверенный, что мы не имеем возможности ответить ему должным образом. Он рассчитывал дешево приобрести имя защитника арабов и надеялся, что в потрясенной Франции политический авторитет де Голля будет поколеблен, а возможно, в итоге ему придется распроститься с властью.