— Ну, тогда пускай.
— Восстание, восстание!
— Пеклеванов с Вершининым!..
— Э, глупости, не мешайте спать: всю ночь разрабатывали план обороны совместно с американцами…
— Они объявили нейтралитет!
— Ну, знаете, вы совсем спятили, голубчик.
Да, в штабе генерала Спасского ничего не знали.
Пышноволосые девушки стучали на машинках.
Офицеры с желтыми лампасами бегали по лестницам и по звонким, как скрипка, коридорам. В прихожей пела в клетке канарейка и на деревянном диване спал дневальный.
Сразу из-за угла выскочили грузовики. Глухо ухнула толпа, кидаясь в ворота. Зазвенели трамваи, загудели гудки автомобилей, и по лестницам кверху побежали партизаны.
На полу — опять бумаги, машинки испорченные, может быть, убитые люди.
По лестнице провели седенького, с розовыми ушками генерала. Убили его на последней ступеньке и оттащили к дивану, где дремал дневальный.
Бежал по лестнице партизан, поддерживая рукой живот. Лицо у него было серое, и, не пробежав половины лестницы, он закричал пронзительно и вдруг сморщился.
Завизжала женщина.
Канарейка в клетке все раскатистей насвистывала.
Провели толпу офицеров в подвал. Ни один из них не заметил лежащего у лестницы трупа генерала. Солдатик в голубых обмотках и бутсах стоял на часах у входа в подвал, где были заперты арестованные офицеры.
В руках у него английская бомба — было приказано: «В случае чего, крой туда бомбу — черт с ними».
В дверях подвала синело четырехугольное окошечко. За дверью часто, неразборчиво бормотали, словно молились…
Солдатик устало думал: «А ведь когда бомбу бросить, отскочит от окна или не отскочит?..»
Солдатик писал в свободное время стихи, но свободного времени было так мало, что он с войны принес лишь десяток стихотворений, каждое по шестнадцати строк.
Со стены крепости полковник Катин глядел в бинокль на город. Передавая бинокль адъютанту Бушману, он спросил:
— Белый флаг, кажется? Сдаются, Бушман?
— Естественно, господин полковник. Если у нас нет снарядов, то у них — подавно. Кроме того, по-видимому, приближается Незеласов.
Полковник в ярости ударил кулаком о кулак:
— Снарядов мне, снарядов! Я бы им показал белый флаг!
И, понизив голос, он сказал:
— А температура у моей дочери все повышается и повышается…
Короткое молчание. Адъютант спросил:
— Какие приказания относительно белого флага?
Они спустились в молчании со стены.
— Какие приказания? Поговорите с ними, Бушман. Обещайте жизнь.
— Жизнь, господин полковник?
— Даже господь бог не всегда исполняет свои обещания, что же делать нам, грешным?
Через площадь, на которой лежат трупы убитых, по железнодорожной колее, направляясь к крепости, шли с белым флагом Васька Окорок и матрос Семенов.
Навстречу им — Бушман, адъютант полковника Катина, и три юнкера.
— Партизаны?
— Так точно, — смеясь, ответил Васька, — сводные отряды Вершинина…
— …и восставший рабочий класс, — добавил Семенов, смело и весело глядя прямо в глаза Бушмана. — Мы это дело умеем, господин офицер.
Перед домом коменданта — строй офицеров и юнкеров. Вдоль строя шел, сутулясь, полковник Катин, заложив руки за спину, и говорил в землю:
— Красные предложили нам сдаться, угрожая в противном случае артиллерийским обстрелом. По-видимому, хвастовство. Но, к сожалению, мы не можем ответить им тем же, потому что никто нам не поверит. Высшее командование предало нас и убежало. Союзники на помощь не идут. У нас так мало ружейных патронов, что я не могу расстрелять арестованных. Мне, к сожалению, придется их сжечь. Кстати, нужно проверить… Прошу подождать, господа. У нас еще есть полчаса.
Полковник оставил строй. Лицо его бледно, глаза — заплаканы. У него очень больна дочь.
Он вошел в тюрьму. Юнкера забили коридоры тюрьмы стружками, щепой, соломой и досками.
— Керосином полить!
— Полито, господин полковник.
— Одолжите мне, пожалуйста, спичку, — сказал полковник. — Я не курю.
Он зажег солому, которая мгновенно вспыхнула.
Пламя занялось так быстро, что полковник отшатнулся.
— А моя дочь по-прежнему в бреду, — пробормотал он, возвращаясь к строю.
Офицеры курят. Кто-то командует: «Смирно!» Офицеры бросают окурки. Полковник Катин продолжает свою речь:
— Господа, у нас есть орудия, но нет снарядов. У восставших, кажется, то же самое. Остаются — штыки. Однако штыковой перевес на их стороне. Итак… — Помолчав, он сказал в землю: — Осталось только — или сдаться, или застрелиться. Те, кто желает сдаться, — два шага вперед.