Автоматная очередь срубила над головами сучья. Стреляли издалека, наугад. Хотели услышать ответный огонь, уточнить, где летчики.
Мартынов достал пистолет, окинул взглядом боевых друзей.
— Будем драться. Теперь и умереть не страшно. Россию отстояли. А наша третья эскадрилья на ногах стоит крепко.
Он приказал экономнее расходовать патроны, стрелять прицельнее.
Автоматные очереди врага секли кустарник, колупали каменистую почву, свистели над головой. В ответ — редкие хлопки пистолетных выстрелов. Летчики залегли спиной друг к другу. Мартынов сразил выскочившего на поляну гитлеровца, потом второго, сказал:
— Вот так их…
У Петровского помутилось в глазах. Но он тоже стрелял по каким-то движущимся силуэтам.
— Стреляй, Миша, стреляй! — подбодрил его Мартынов. И это были его последние слова, которые слышал второй пилот. Потом тупой, оглушающий удар в голову… И уже не слышал ни выстрелов, ни разговоров, ни звуков моторов…
Так в отрогах Низких Татр, на южных склонах, на полпути к району Словацкого восстания, закончил боевой путь наш комэск майор Мартынов со своим экипажем.
Но все это будет завтра. И завтра Аню будет догонять тяжелая весть из полка: «Не вернулся с боевого задания». И она снова будет ждать… ждать… ждать…
ПОЕДИНОК
Стартех Варлашин лежал на старых самолетных чехлах. Рядом, как и он, еще трое бесчувственно разбросали ноги и замасленные, полусжатые в кулаки руки.
Немецкие самолеты, двое суток не появлявшиеся над аэродромом, вдруг налетели опять. Разодрал небо режущий вой пикирующих бомбардировщиков, вперехлест застрочили сухие пулеметные очереди. Давясь тротиловой гарью, шарахались испуганные птицы.
А они, смертельно усталые, лежали. Даже этот адовый рев металла им слышался как отдаленная гроза. Месяц назад, попав под первую бомбежку, Варлашин проклинал неуютность и степную ровность самолетной стоянки. Федю Колодина тогда как ветром сдуло. Запрятался в трубе. Хорошо, стройка была рядом. Целый час вытаскивали его оттуда. Когда на душе отлегло, сам же смеялся: вот бы невеста увидела… А сейчас и он глаз не откроет. Будто бы вовсе и нет этой бомбежки.
Месяц войны сделал их похожими друг на друга. Черные от солнца и ветра, осунувшиеся от недосыпания лица словно отлиты из чугуна. Недавно Саша Васильев предлагал Варлашину:
— Понадобятся фотографии, стартех, пошлите одну. Для всех сойдет.
— И на свидание одного, — добавил Колодин. Он любил что-нибудь прибавлять.
— О свиданиях, Федя, забудь.
Варлашина отличишь по густым волнистым волосам. Ветер отчаянно ерошит волосы, а стартех словно и не замечает этого. Он никак не освободится от непонятного ему чувства, не поймет — жив или нет. То ему душно, будто придавило землей, то подхватит дикий ураган и так закружит, что кажется, не будет конца этой чертовой карусели.
Когда сознание к Варлашину вернулось, он не испытывал страха от того, что творилось вокруг. Вспомнил вчерашний разговор с комендантом. Варлашин был прав. Гитлеровцы сюда не придут. И комендант зря пугал фашистскими танками. Раз бомбят, танков бояться не надо. Иначе зачем им тут гудеть? Может, и завтра не придут, и послезавтра… Это же они, техники, вынудили гитлеровцев бомбить аэродром.
Вчера к коменданту — не подступись. Злой, точно наэлектризованный, был. Не успели показаться на стоянке:
— Стой! Кто такие? Куда направились?
— Мы — техники, — спокойно ответил Варлашин и тихо спросил: — А ты кто, кипяченый такой?
— Я комендант аэродрома. Убирайтесь отсюда, пока ноги держат! — Лейтенант говорил, будто рубил. — Видите — ни души. Все ушли. — Поняв, что слово «ушли» в авиации не больно уместно, поправился: — Улетели. И вам нечего тут делать. Убирайтесь, понятно?
— Не горячись, по делу приехали.
Лейтенант и слушать не хотел. Кричал до хрипоты:
— Какое тут дело? Фрицы за лесом! Сейчас взрывать начнем — ангары, склады, здания. Взрывать, понятно?
Аэродром летчики оставили два дня назад. Опустели стоянки, и гитлеровцы уже не бомбили и не обстреливали его. И хотя война шла где-то рядом, здесь ее вроде уже и не было…
Лейтенант был оставлен для подрыва аэродромных сооружений. Ночью собирался взорвать ангары, служебные здания, склад бомб. Гитлеровцы вот-вот появятся, а тут вдруг — техники. Самолет ремонтировать собрались.
Накануне на аэродром с трудом сел бомбардировщик. Комендант — летчику: «Не действующий наш аэродром». А тот: «Раз сел, значит, действующий». И сам стал копаться в моторе. Попросил только помочь замаскировать машину.
О случае с этим экипажем Варлашин узнал, от командира эскадрильи. Комэск, волнуясь, рассказывал: «Гитлеровцы уткнулись в берег. За ночь они, конечно, переправу восстановят. И танки могут опять пойти». Комэск курил папиросу за папиросой. Никак не мог успокоиться. Из девяти не вернулись три экипажа. Четвертый — старшего лейтенанта Сливкова — подбит, пошел на вынужденную посадку. «Если восстановить машину Сливкова, то утром ударили бы двумя звеньями… Верно, стартех?»
Варлашин молчал. Бомбежки аэродрома и ремонт самолетов, ремонт и бомбежки окончательно вымотали техников. Он понимал — комэск ему не приказывал. Это было сверх человеческих сил, и тут нужно все делать самому: решать, приказывать, исполнять.
— Надо попробовать, командир, может, успеем, — как бы придя в себя, сказал Варлашин.
Комэск щелчком бросил недокуренную папиросу, порывисто подошел к Варлашину:
— Давай, стартех… Тогда скажи ему, Сливкову, чтобы ждал там. Полетим — над аэродромом пристроится и пойдет с нами.
Так техники оказались вблизи переднего края. Здесь, на оставленном аэродроме, тишина. Напряженная, оглушительная тишина. От неопределенности, от неясности обстановки комендант нервничал.
Варлашина заботило одно — ремонт бомбардировщика. И стартех не хотел тратить времени на разговоры. Он уже искал глазами самолет Сливкова. А прибывшие с ним Колодин, Князев и Васильев перебросились несколькими фразами с комендантом.
— Поднять на воздух каптерку или даже ангар — дело нехитрое. Подпали шнур и… греми бог! А вот переправу вражескую взорвать сможешь? — сказал Васильев.
— Ты, что ли, сможешь?
— Я не смогу, а летчики смогут.
— Умеючи и ведьму бьют, — вставил Колодин.
— Над переправой иди посмотри, над танками…
— А то вы там были…
Варлашину не хотелось обострять разговор. Не до этого. Сказал, будто советуясь:
— Сам посуди — летчик на земле какой вояка…
— Но я вам скажу, — примирительно, даже сочувственно ответил лейтенант, — самолет так фрицы потрепали — мать родная не узнает. Едва ли почините…
Опять техники не спали. Латали фюзеляж, крыло, исправляли моторы. К западу над горизонтом багровое зарево заливало полнеба, гасило звезды. Ночью расстояние скрадывалось, и огонь, казалось, подступал к дальним стоянкам. К югу, где небо закрыто облаками, словно кто ударил клинком, оставив зияющий кровавый порез.
К рассвету Варлашин опробовал моторы. Князев и Колодин, сваленные усталостью, лежали рядом. Васильев искал на стоянках бомбы. Вернулся встревоженный:
— Стартех, бомб нет… Может, на той стороне поискать? Васильев держался на ногах неуверенно, его качало.
«Ну куда ты пойдешь, — подумал Варлашин, — хорошо еще, что стоишь». И сказал:
— Иди отдохни…
— А как же, стартех, бомбы?
— Я подниму тебя, иди.
Васильев не лег, а бессильно, будто раненный, опустился, как бы сполз, на землю.
Варлашин ложиться не стал. Кому-то ведь надо дежурить. И надо искать бомбы. Он обошел дальние стоянки и вернулся ни с чем. Бомб не было — все на гитлеровцев свезли. Можно взять на складе. Но это далеко, а транспорта нет.
Какое-то время Варлашин глядел на сраженных сном друзей. Они лежали, поджав ноги, как в детстве. И как жалко бывает будить детей, так Варлашину жалко было ломать сон техников. Он бы сейчас и сам упал на землю. Хоть на час, на полчаса, на пять минут, чтоб только вернуть силы. И потом опять неделю, вторую, третью не смыкая глаз готовить в бой самолеты.