Что у нас получается.
Снег в этих краях сходит к началу мая, то есть к его середине уже можно ждать «гостей». За условных полгода, из расчета, что каждая кузня делает один арбалет пять дней, получается где‑то сто пятьдесят штук. В принципе, нормально, но! Это в идеальных условиях, не отвлекаясь на другую работу, и вкалывая целыми днями. А так неделя – полторы, учитывая то, что в двух кузнях работники неопытные, да и дополнительной работы много. И плотники тоже не по мановению волшебной палочки ложа сделают. А нам еще и стрел нужен целый вагон.
И, помимо «русских чо ко ну», у меня есть и другие проекты арбалетов. Одними скорострельными схватки не выиграешь. Если татарам вместе с противоогненной защитой придет в голову, например, использовать мощные щиты, то все станет печальней.
Поэтому нужны и другие арбалеты. Какие – об этом позже, но какими б они ни были, их тоже надо делать. И там кое‑где работа гораздо сложнее, чем в скорострельных.
И что это означает? А то, что скоро у меня появится в городке множество врагов, вот что. Но делать нечего – нам придется либо много работать, либо всем вместе помирать. Третьего не дано. Хотя нет, дано – бросить все и сбежать.
Я пришел к Ермаку.
– Ермак Тимофеевич, давай круг делать. Пусть все там будут. Все сотники, и другие. Много чего сказать хочу. И про арбалеты, и про все.
Ермак нахмурился.
– Ты это о чем? Насчет «про все»?
– Долго рассказывать… На кругу объясню все как есть, ничего не скрывая.
Взгляд Ермака говорил «скажи сначала мне», но вслух он произнести это не решился. А я решил не интриганствовать. Положение аховое, шептаться за углами, как в королевском дворце, глупо.
– Хорошо. Собираемся прямо сейчас.
Круг собрали в большой избе – в той самой, где решали все важные дела. Снаружи потихоньку начало темнеть и потянуло холодом.
Я вытащил из мешка новый арбалет. Люди с начали рассматривать его с интересом. Некоторые из них не были на стрельбище и видели его впервые.
– Новый самострел? – спросил сотник Иван «Шрам» Алексеев.
– Да, – ответил я.
– Лучше прежних?
– Бьет чуточку слабее, зато гораздо чаще. В избе стрелять не буду, но происходит это примерно так.
И я показал, как рычагом взводится тетива, как на место улетевшего болта становится другой, и как меняется обойма.
– На двадцать – тридцать саженей кожаный доспех или кольчугу пробьет. Если сил много, то стрелять сможешь совсем часто, а в среднем – примерно так. Раз, два, три…
Я посчитал, чтоб на каждый счет получился выстрел исходя из десяти‑пятнадцати выстрелов в минуту.
– Я видел, когда испытывали. Максим не врет, – сказал Савва Болдырев.
Народ радостно завозился.
– Надо больше таких… – произнес сотник Иван «Гроза». – Вблизи это даже лучше пищали. Ее пока перезарядишь…
– Огня‑то теперь татары так боятся не будут… – протянул Гаврила Ильин, и я понял, что Ермак рассказал всем о будущем использовании кучумовцами промазанной глиной войлочной одежды.
– Надо, – согласился я. – Чем больше таких, тем лучше. Но! Если Кучум придет весной (а он обязательно придет), мы, работая четырьмя кузницами день и ночь и если плотники будут заниматься только самострелами, в лучшем случае сделаем только сотню таких. Скорее всего – меньше, потому что еще много другой работы. Самострелы сложные, это не молотки и не топоры. Да оно и с топором огого сколько повозиться придется, на самом деле.
Теперь люди засопели уже не так счастливо, как минуту назад.
– Что же делать? – спросил начальник стрельцов Андрей Собакин.
Я, не отвечая на вопрос, продолжил.
– Кроме того, одними такими самострелами мы не отобьемся. Лупят они хоть и сильно да часто, но не так, как пищаль. Татары, как выясняется, на выдумку тоже хитры. От огня спасаться научились. И здесь, если они понаделают толстых щитов или чего‑то такого, нам будет очень тяжело. Помните, как ночью хотели спилить рогатины? Стрелы сквозь мешки с ветками проходили очень плохо, только пищалями да пушками спаслись. Здесь – то же самое.
– Ну да, правильно, – все, включая Ермака, безрадостно закивали головами.
– Поэтому нам нужны будут и другие самострелы, коль нет пороха. Не такие быстрые, но гораздо более сильные и дальнобойные. Но чтоб их делать, тоже нужно время. Кузнецы и плотники не справятся.
Люди начали догадываться, что я к чему‑то клоню, но к чему – непонятно. Во взглядах появилась настороженность.
– Что ты предлагаешь? – спросил Мещеряк.
– Надо снимать людей с прочих работ, как всегда это делали, – дал немудреный совет Гаврила Ильин. – А по‑другому то как?
– Им есть чем заниматься, – огрызнулся староста Тихон Родионович. – Они, помимо прочего, еще и еду на зиму заготавливают. Если с голоду помрем, никакой Кучум будет не нужен. И так только и перекидываю. Сейчас бревна для самострелов носим, а это труд долгий и нелегкий. Люди уже еле ноги таскают.
– Правильно говорит Тихон Родионович, – произнес я, – очень правильно. Лишних рук у нас нет. Поэтому я предлагаю – всех казаков и других, со всех сотен, с охраны, с разведки, из стрельцов, всех приписать к плотникам и кузнецам, чтоб когда не в охране, не в разведке, не в походе, работали там и помогали делать себе оружие. Чтоб это было не когда Ермак Тимофеевич сказал, а постоянно, каждый день, без напоминаний.
В ответ мне сначала прозвучала тишина, а потом люди начали говорить. Каждый – разное. Один Ермак молчал и слушал. Матвей, прочем, тоже. Поначалу сделал недоуменное лицо, но потом, посмотрев на молчаливого Ермака, тоже затих.
Зато другие выражений не выбирали.
– Казаку не дело – топором плотничать, он воин, а не батрак! – возмущенно заявил Гаврила.
То же самое сказал и Иван «Гроза».
– Казак – не холоп!
Я ожидал чего‑то такого, но не выдержал и вспылил.
– А я, значит, холоп и батрак, раз делаю оружие, которым только татар и победили⁈ Так, по‑твоему?
Иван ничего не ответил. Его лицо стало красным от ярости, он вскочил и положил руку на рукоять ножа.
Я тоже встал, но, в отличии от него, за нож хвататься все‑таки пока не стал.
– Сядьте и успокойтесь! – рявкнул Ермак, и мы сели обратно на лавки.
– Максим дело говорит, – произнес Мещеряк. – Если не будем работать, нам не выстоять.
– И что нам теперь, в охране не стоять? – удивился Лука. – Не понимаю.
– В охране – стоять. Но как поменялся с ночи, поспал, отдохнул, то иди в кузню, помоги, чем сможешь. У горна постой, там кузнечному делу учиться не надо, еще чем‑нибудь подсоби. Правильно я говорю? – спросил меня Савва.
– Очень правильно! – одобрил я. – Помогать кузнецам и плотникам не в ущерб военному делу, а для него. Когда живицу собирали для огнеметов, все ходили, и никто ничего не говорил. Понимали, что надо. И сейчас то же самое.
– Мои не захотят, – заявил Иван. – Скажут, что они – казаки, и шли воевать, а не плотничать.
– А ты объясни им, что иначе они будут не воевать, а лежать у татарских ног с перерезанными глотками, – тихо сказал Ермак. – Если не сможешь, давай я объясню. А самым горластым объясню потом еще раз.
– Не, Ермак Тимофеевич, – вмиг осекся Иван, – я сам смогу. Повозмущаются, покричат, и успокоятся. Все будет хорошо. Я сам все сделаю.
– Молодец, – так же тихо сказал Ермак. – Правильно. Короче: деваться некуда. Придется работать много. Считай, столько же, сколько работали перед приходом Кучума. Все должны не жалеть себя. Не зазорно казаку потрудиться для казачьей славы и спасения живота своего. Поэтому решим так – кто в походе или еще где‑то, тот, значит, там. Как приходит – отдыхает, спит, а потом не ходит по Сибиру и девкам подмигивает, а идет в кузницу или к плотникам. Как Кучума победим, так долго будем брагу пить да песни горланить. А пока – не время. Максим, давай с Тихоном Родионовичем придумай, как оно что будет. Чтоб точно. Чтоб никто не жаловался, что ему не дают отдохнуть, или что он из кузни не вылезает, а другой неделю ничего не делает. Ясно?