Повисла тишина. Всем было понятно, о чем хочет сказать Прохор.
Савва перекрестился:
– Грех убивать без причины.
– Причина есть, – отрезал Бритва. – Он нас может выдать. И вообще, ты всегда поначалу говоришь про грехи, а потом первый режешь горло.
Елисей помолчал. Убивать случайного рыбака не хотелось – не из жалости, а чтобы его не хватились. Но риск был слишком велик.
– Ладно, – решил он. – Убрать его. Тихо, из луков. Сколько их у нас?
– Пять, – ответил кто‑то. – Специально для таких случаев. Только у тебя его нет. Стрелять будем одновременно, чтоб не успел закричать.
Они снова двинулись к скале, на этот раз все шестеро. Подкрались к краю, выглянули. Похоже, остяк, понял Елисей. Тот сидел в своей лодочке спиной к ним, метров в двадцати, ничего не подозревая.
– Я в голову, а вы все в спину, чтоб наверняка, – шепнул Кривой.
Бандиты натянули тетивы. Стрелы полетели одновременно и все попали. Первая вошла между лопаток, вторая пробила затылок, остальные попали в спину и шею. Рыбак даже не вскрикнул – опустил голову и бесшумно повалился в лодку.
– Готов, – тихонько засмеялся Кривой.
Он скинул одежду, и, несмотря на холод, быстро сплавал к лодке и пригнал ее к берегу.
Хант лежал ничком, из ран сочилась кровь. Лет сорока, в меховой одежде, хоть и лето. Широкое скуластое лицо застыло будто в удивлении.
– Обыскать, – сказал Тюлень…
Бритва и Левонтий перевернули тело. В кожаном мешочке на поясе нашлись кремень, немного сушёного мяса, хороший нож с костяной рукоятью. Второй, поменьше, был спрятан в голенище. Еще нашлись рыболовные крючки из кости и из железа.
– Нож заберу, – сказал Бритва, разглядывая клинок. – Добрая работа.
– И крючки пригодятся, – добавил Левонтий.
Еще в лодке находились несколько больших рыбин.
– Возьмём их, – решил Тюлень. – Сколько можно соленое мясо жрать А тело надо утопить. С грузом, чтоб не всплыло.
Монах бормотал молитвы, доставая верёвку. Бандиты обмотали тело, привязав найденный на берегу большой камень, и бросили со скалы в воду. Рыбак быстро пошел ко дну, только пузыри поднялись.
– Лодку тоже топим, – добавил Тюлень.
Днище пробили ножами и положили внутрь несколько камней. Долблёнка набрала воды и скрылась.
Затем они вернулись к своей лодке, столкнули ее в реку и поплыли дальше.
– Хорошая рыба, – сказал Тюлень, глядя себе под ноги. Там лежал улов ханта.
– Какой жирный лещ!
– Потом поедим, – отмахнулся Кривой. – Сейчас грести. До рассвета надо уйти.
Плыли молча. Место, где они убили рыбака, осталось позади. Река спокойно несла их вперёд.
Где‑то в стойбище жена рыбака Ючи ещё не знала, что осталась вдовой. Дети спали, не ведая, что утром будут сиротами. Их будут ждать, искать, но не найдут – ни тела, ни лодки. Только пустая река и тишина.
– Далеко ещё? – спросил Монах, не переставая бормотать молитвы.
– Если без остановок – пара дней, – ответил Елисей. – А там надо быть очень осторожными. Главное – не попасться на глаза ни казакам, ни татарам, ни местным.
– Особенно остякам, – помолчав, – добавил он. – Если найдут тело, поймут, что это мы. И тогда нам конец.
– А как мы узнаем, что тот, кто нам нужен, вышел? – спросил Кривой. – Не пойдем же мы в Кашлык сквозь ворота. И через стену не полезем.
– Все будет, как надо, – заверил его Елисей. – Уже много раз говорил. Поймаем, никуда он не денется.
– Свяжем покрепче, – улыбнулся Левонтий и достал узкий кожаный ремень. – Не уйдёт. А если будет сопротивляться…
– Калечить нельзя, – предупредил Елисей. – Анисиму он нужен целый. Как он работать будет, если с ним что‑то случится?.
С севера потянул холодный ветер, принёс запах хвои и болота. Где‑то выл волк, и ему отвечала стая.
– Жуткие места, – пробормотал Монах.
– Зато безлюдные, – ответил Бритва. – Никто не увидит.
Лодка шла вперёд, а за спиной оставались только смерть и тёмная вода, скрывшая следы
…В плотницких мастерских новички показали себя куда увереннее, чем в кузнях. Дерево было им привычнее: большинство умело обращаться с топором, пилой, стамеской, не боялось щепы и древесной стружки. Руки сами ложились на инструмент, движения выходили неуклюжими лишь поначалу, а потом становились всё увереннее.
Конечно, до Лаптя и его опытных подмастерьев им было далеко – те работали как механизмы, без лишних слов, четкими и отточенными движением. Но все равно новички неплохо справлялись с простыми задачами: обтёсывали брёвна, подгоняли доски, выдалбливали гнёзда. А у некоторых дело пошло прямо с первых дней. Было видно, что они не только знают, что и как делать, но и получают удовольствие от работы – с интересом слушали советы, пробовали сделать чище и точнее.
Шум рубанка, запах свежей стружки и стук топора для таких людей стали не наказанием, а чем‑то вроде тихого удовольствия. И, в отличие от кузниц, здесь редко кто делал кривую физиономию или норовил сбежать.
В сушильных сараях, где мы готовили дерево, работа показалась на первый взгляд совсем отдыхом. Тут не нужно было махать молотом или тягать тяжёлые заготовки, как в кузнице. Всего‑то делов, что разложить доски и брусья на подставки, оставляя между ними щели, чтобы воздух свободно ходил, а затем время от времени их переворачивать, проверяли, не пошли ли трещины или плесень. Ну и иногда подправить заслонки, чтобы тёплый воздух шёл ровнее.
Пришлось объяснять, что простота эта обманчивая и надо быть очень внимательным. Стоит оставить доски слишком близко – в них заведётся сырость; забудешь перевернуть – поведёт дугой; прозеваешь заслонку – пересохнут, и пойдут трещины. Поэтому я с Лаптем постоянно напоминал молодым: смотрите в оба, проверяйте, как лежит дерево. Приходилось и голос повышать, когда кто‑то отлынивал или просто ленился.
А в кузнях казакам нравилось меньше.
Уже с порога их встречал жар. Горн гудел, раздуваемый мехами, и густой горячий воздух обжигал лицо, проникал в лёгкие. Уже через час руки и спина ныли от тяжести молота, пальцы слабели, а в висках гулко стучало от железных ударов. Те, кто привык сидеть в седле или бродить по лесам, неохотно задерживались здесь – для них стояние на одном месте казалось пыткой.
Жара и дым впивались в глаза, вызывали слёзы. Угольная пыль оседала на лице и руках, вбивалась под ногти. От непривычного грохота и звона наковальни глухо звенело в ушах. Новички часто кашляли, прикрывая рот ладонью, и косились на выход, где их манил свежий воздух.
Но тяжело было не только мышцам, но и глазам. Кузнечное ремесло требовало точности и терпения. Нужно уловить верный цвет раскалённого металла, понять время, когда заготовка податлива, и нанести точный удар. Тем, кто привык действовать неряшливо и быстро, было особенно тяжело.
Некоторых раздражала сама необходимость подчиняться ремесленным правилам. Для вольного казака стоять и долбить железяку часами казалось унижением. Они старались браться только за простое: принести уголь, воду, недолго покачать меха, и при первой возможности исчезали под каким‑нибудь предлогом.
А вдобавок еще и опасности, которые в кузне на каждом шагу. Искры впивались в кожу, пламя прожигало одежду, что‑нибудь тяжелое может запросто упасть на ногу. Неловкое движение, и пальцы на раскалённой детали. Вопль, ругань, работа остановлена.
Довершали картину теснота и шум. В душной кузнице, где каждый шаг грозил столкновением с чьим‑то плечом, а над ухом гремел молот соседа, легко закипали ссоры. И нередко кто‑то, бросив молот на пол, с проклятиями уходил за дверь, говоря, что работа здесь – не для него.
Я понял, что в кузнице людей нельзя просто поставить к горну и ждать толку. Учить, учить и учить. Даже мелочам. Учить и успокаивать. Своим примером показывать, что в кузне можно находиться без нервотрепки, спокойно работая и получая удовольствие от того, что сделал.