Сначала я давал им несложные задания. Не просто таскать уголь, а следить, чтобы он был сухим, чтобы горн горел ровно. Не просто качать меха, а делать это в ритм, сохраняя одинаковую подачу воздуха. Объяснял, зачем это нужно, показывал, как один неверный взмах меняет цвет металла. Когда человек видел, что от его движения зависит работа всего стана, он начинал внимательнее относиться к делу.
Если, конечно, он не совсем сволочь или разгильдяй.
Потом мы переходили к молоту. Не к тяжёлому кузнечному, а к среднему, чтобы привыкнуть. Я брал его в руку, показывал, куда и под каким углом ударить. Казаки удивлялись, что не нужно бить «со всей дури», что ровный и точный удар ценнее грубой силы.
Ошибки были неизбежны – металл трескался, заготовка гнулась, но я вместо ругани просил посмотреть, в чём дело. Так они учились видеть причину: перегрел, недогрел, сбил удар. Через пару дней многие уже сами могли сказать, что пошло не так.
Тем, кто заскучал от того, что у них все легко получалось, я показывал хитрости – как быстрее разогреть клинок, как закалить, хотя этого по плану еще не было. Любопытство делало своё: многим хотелось попробовать это самим.
А когда кто‑то ковал первую удачную деталь, я поднимал её на ладони и говорил, чтобы все посмотрели. Это был их маленький триумф, и он мотивировал сильнее любого приказа.
Постепенно жар кузни переставал быть врагом, а звон молота – мукой. Те, кто пришёл сюда из‑под палки, начинали оставаться дольше, чем требовалось, и просили научить их «еще чему‑нибудь».
Когда в кузню заходили новички, я уже знал, чего ожидать. Первые дни у них уходили на то, чтобы просто привыкнуть к обстановке: жар от горна бил в лицо, воздух был тяжёлым, пах железом, углём и гарью. Я ставил их на простые дела – держать заготовку, подавать инструмент, качать меха. Работали неловко, но глаза бегали и впитывали, что к чему.
Через несколько дней самых упорных железо уже начинало слушаться. Я давал им несложное.
Неделя‑другая – и кое‑кто сможет сам выковать наконечник для болта, какую‑нибудь простую деталь. Не без огрехов, но и без того, чтобы я или Макар следили за каждым ударом. Видно было, что им становилось интересно и в глазах появлялся тот самый азартный блеск, без которого в ремесле никак.
А к концу месяца самые толковые должны взяться за серьёзные детали – спусковую скобу, крючок, другие части. Сложные узлы я по‑прежнему буду делать сам.
…Я обычно выходил из Кашлыка почти в сумерках, когда работа в кузнице заканчивалась. Шёл по знакомой тропе к небольшой полянке – там в это время года ещё можно было найти полевые цветы. Собирал всё, что попадалось: иван‑чай с лиловыми кистями, белые ромашки‑поповники, синие колокольчики, даже несколько запоздалых васильков нашёл у края поляны. Иногда попадался шиповник – розовые лепестки ещё держались на кустах, хотя осень уже наступала. Даша любила, когда я приносил ей такие простые букеты. Говорила, что от них пахнет летом и лесом, что они напоминают ей дом за Уралом.
В тот вечер я решил сорвать кипрей. Высокие стебли качались на ветру, лиловые цветы светились в косых лучах закатного солнца. Я нагнулся, выбирая самые красивые, осторожно срывал, чтобы не помять лепестки.
И тут почувствовал – на меня смотрят.
Ощущение было неприятным – будто чужой взгляд давит между лопаток. Сердце екнуло, холодок пробежал по спине. Я медленно выпрямился, делая вид, что продолжаю рассматривать цветы. Правая рука скользнула к поясу, где под полой кафтана был спрятан пистолет – тот самый, с колесцовым замком, доставшийся мне в качестве трофея при битве у рудника.
Не оборачиваясь, я сделал пару шагов в сторону, словно в поиске цветов, и оказался за толстой берёзой. Прислонился к стволу, прислушался. Тишина. Только ветер шелестит листвой да далеко каркает ворона.
Выждал ещё немного, затем осторожно выглянул из‑за дерева, вытащив пистолет.
На тропе, шагах в тридцати, стоял человек. В сумерках фигура угадывалась смутно, но лицо оказалось знакомым – среднего роста, неприметное. Он не прятался.
– Свои! – негромко крикнул он, поднимая руки, показывая, что без оружия. – Это я, Степан Кривцов.
Я вышел из‑за берёзы, опустив пистолет.
– Что здесь делаешь? Следишь за мной?
Степан покачал головой, лицо оставалось спокойным. Теперь, когда он подошёл ближе, я разглядел его лучше – русые волосы, негустая борода, внимательные глаза. Из разведки Прохора Лиходеева. Грамотный, вроде бы при Строгановых даже писцом служил.
– Нет, что ты, – сказал он ровно. – Просто проходил мимо. Вернулся из дозора, услышал, что в лесу кто‑то есть. Решил проверить – вдруг чужой. Лиходеев велит за всем необычным присматривать.
– Необычного в том, что я цветы собираю, мало.
– Это точно, – усмехнулся он. – Даше несёшь?
Я кивнул. Спорить не хотелось, но что‑то в нём настораживало. То ли слишком пристальный взгляд, то ли то, как бесшумно он подошёл.
– Ладно, не буду мешать, – сказал Степан. – Только осторожнее. Вчера следы видели в двух вёрстах отсюда. Может, охотники, а может, и татарские лазутчики.
Он пошёл по тропе в сторону города, а я остался стоять с букетом в одной руке и пистолетом в другой. Чувство тревоги не отпустило. Слишком уж удачно он оказался здесь, именно сейчас. И главное – я не слышал, как он подошёл. В лесу каждый шаг слышно: хруст веток, шелест листьев. Разве что крался…
Я подождал, пока Степан скроется, и тоже пошел в город.
Даша ждала в избе. Увидев букет, улыбнулась, но тут же нахмурилась, заметив моё лицо.
– Что случилось?
– В лесу встретил Степана Кривцова из разведки. Такое впечатление, что он за мной следил.
Она поморщилась.
– Знаю его. Не нравится он мне. Смотрит как‑то… будто всё время что‑то высматривает. И молчит много. Молчуном его зовут.
– Мне тоже не нравится, – признался я. – Но пока ничего за ним плохого не замечал.
Наутро я рассказал о встрече Прохору Лиходееву. Тот внимательно выслушал, потер подбородок.
– Степан хороший разведчик. Со странностями, но не обращай внимания. Он на всех непонятно смотрит. Но в бою пока не подводил.
Ну хорошо, подумал я. Может, действительно устал от работы, вот и мерещатся повсюду враги.
Глава 16
Лодка бесшумно ткнулась носом в мягкий ил и сразу потонула в тени камыша. Елисей Скрыпник ступил на землю первым и провалился до щиколотки. Глина потянула сапог к себе и не хотела отдавать.
Пахло сыростью и речной тиной. На берегу рос ивняк, камыш, повыше – сосны и ели стеной. До Кашлыка несколько верст. Как раз то, что нужно.
– Вылезайте, – сказал он тихо. – Ну, давайте.
Бандиты выбрались не спеша. От долгого сидения в лодке ноги становились ватными. Тяжеленный Прохор Тюлень провалился чуть ли не по колено и от злости фыркнул.
– Прячем лодку, – сказал он. – Тут, в камыши.
– Они здесь редкие, – не согласился Елисей. – Будет видно, что в них что‑то есть. Надо наверх. Там густые заросли. Хоть лодка и тяжеленная.
Внимательно посмотрев по сторонам, бандиты согласились с ним.
– Хорошо, – кивнул Харитон.
Лодку, выгрузив вещи, с трудом, но подняли и потащили дальше на берег.
Савва Губарев, не изменяя себе, забормотал:
– Господи Иисусе, спаси и сохрани… от стрелы летящей… от язвы притаившейся…
– Заткнись! – чуть ли не хором прикрикнули на него. – И без тебя тяжело!
Лодку протянули саженей на двадцать от кромки воды, в разросшиеся кусты. Земля под ногами там будто пружинила из‑за толстого слоя прошлогодней хвои и прелых листьев.
– Вроде не видно, но лучше еще и ветками обложить, – подумал вслух Елисей.
Через несколько минут понять, что тут находится лодка, стало возможно, только если знать о ней.
– Ждите, я отлучусь ненадолго, – сказал он.