Поодаль были ряды глиняной и деревянной посуды, берестяных коробов, корзин и верёвок. Лежали корыта, ложки, ковши и даже детские игрушки — глиняные свистульки и куколки из тряпок. Около этого ряда крутилось много детворы.
Церковь и мечеть находились около стены острога — внутренней крепости Сибира, огороженной таким же частоколом из бревен, что и внешние стены. Он представлял собой квадрат со стеной в шестьдесят метров. Даже над воротами, сейчас открытыми, нависли похожие сторожевые башни. Под ними стояли два хмурых казака с саблями и пищалями. Очевидно, в острог пускали далеко не всех. Всего башен было шесть — по одной на каждом углу и две — над большими воротами.
Вдруг к нам подошел старик. Лет семидесяти, с лицом коренных жителей Сибири. Лицо морщинистое, глаза запавшие, жидкая борода. Одет в темный холщовый балахон, на груди висит кожаный мешочек. На людей старик не смотрел — взгляд уставлен куда-то вниз, в землю.
Мы остановились.
— С чем ты пришел, Нельмак? — спросил Ермак. Было видно, что этого человека сейчас ему не очень хотелось видеть.
— Кум-Яхор приглашает тебя к себе, атаман, — глухо сказал старик с сильным акцентом. — Сам он прийти не может. Его не отпускают духи. С ночи он слушает голос земли и голос неба. Сидит в юрте своей, не ест, не пьёт, только вдыхает дым и слушает. Духи держат его возле себя.
— Пусть приходит, как отпустят! — хмыкнул Матвей. — Шаман вогулов находится в городе только потому, что атаман казаков ему разрешил здесь быть.
— Окажется поздно, — не поднимая головы, ответил старик. — И еще он просил привести с собой казака по имени Максим Задумчивый. Того, кто только что был мертв. И пусть его сопровождают сильные воины.
Ермак и Матвей переглянулись.
— Вот оно что, — покачал головой Матвей. — И откуда он узнал о том, что случилось?
— Идем, — сурово сказал Ермак.
Он кивнул Луке, и тот, заметно помрачневший, вместе с двумя казаками отправился следом за атаманом и мной. Причем шли они так, будто я стал задержанным.
Нельмак остался на месте.
Недалеко от стены, на пустом пятачке стояла одинокая юрта. Над ней висел легкий дымок, а у порога сидела старая женщина и что-то перетирала в деревянной ступке. Она подняла глаза, посмотрела на Ермака и ничего не сказала.
— Жена, — бросил Лука.
Ермак махнул мне:
— Пошли.
Юрта была широкой, натянутой из оленьих и медвежьих шкур, украшенной висюльками из костей, зубов, птичьих черепов. Воздух внутри густо пах дымом, сушёными травами и чем-то ещё — древним, мускусным. В глубине сидел шаман — худой, высокий старик лет семидесяти, одетый в шкуры. Кожа у него была тёмная, лицо — как кора векового дуба, всё в прорезях морщин. Грудь украшена ожерельем из когтей, сбоку лежал бубен и нож с резным костяным лезвием.
Он не встал, не обернулся, не поприветствовал. Просто сидел, глядя в пол, рисуя пальцем круги на ковре из шкур. Только когда Ермак, Матвей и Лука сели, он медленно поднял глаза. Я остался стоять. Сопровождающие казаки тоже не садились.
— Здравствуй, Кум-Яхор, — сказал Ермак. — Ты пригласил нас, и мы пришли.
Шаман молчал. Я чувствовал на себе его взгляд — тяжелый, враждебный, проникающий внутрь. Он произнёс что-то на непонятном языке. Затем он поднял бубен, дважды ударил в него и указал на меня.
Потом медленно, очень медленно, заговорил все на том же странном языке. Голос у него был низкий, гортанный. Женщина перевела:
— В нем появилось зло. Оно пришло из Нижнего мира и может погубить нас всех. Мне сказали об этом духи.
Я вытаращил глаза и едва не выругался. Только этого мне не хватало.
— Зло? — переспросил Ермак.
— Да, — перевела ответ шамана женщина. — Зло. Его душа темна, она ищет крови, чтоб испить ее своим черным ртом.
— И что нам делать? — вздохнул Ермак.
— Тело — это чаша, в которое налита душа. Если разбить чашу, черная душа разольется и уйдет сквозь землю вниз — туда, откуда она пришла, и не сможет вредить людям.
— Убить? — спросил Матвей. Ермак мрачно посмотрел на него, как бы удивляясь, что тот не понял такого очевидного намека.
— Я не зло, — возмутился я. — Это глупость. Никакой крови я не ищу. Что он такое говорит⁈
— Спасибо тебе, Кум-Яхор, за совет, — произнес Ермак. — Решим, как поступить.
Мы вышли из юрты, и казаки по приказу Луки связали мне сзади руки толстым кожаным ремнем.
Очень невесело. Стоило ли обретать новую жизнь, чтоб тут же ее потерять?
— В посаженную избу его, — распорядился Ермак. — Завтра вернется отец Игнатий и послушаем, что он скажет. Шаманы могут знать о том, что происходит, но они нам не указ. Но если и Тихомолв подтвердит, что он — зло…