Можно немного ускорить процесс. Если добавить больше золы, щёлочь в ней немного ускорит разложение. И больше мочи, да. Иногда в селитроварнях даже держали животных прямо над ямой, чтобы они удобряли её без посредников. И тепло. Чем выше температура, тем быстрее идут процессы.
Как-то так!
И если всё пойдёт, как задумано, порох нашему отряду экономить не придется.
Пирит Ермак уже дал задание искать. Возможно, придется поговорить еще с местными. Вдруг они видели что-то подобное в окрестностях. А селитровую яму надо ставить прямо сейчас. Результат будет нескоро, поэтому время затягивать нельзя. С тем числом животных, которые находятся в городе, яма даст селитры на несколько десятков тысяч выстрелов в год.
Я решил пойти с этим вопросом к Ермаку.
Он был в своей избе. Она стояла неподалеку от часовни и размерами не сильно отличалась от моей. Никакой роскоши. Я постучался и вошел.
Ермак сидел на лавке у стола. Перед ним миска с похлёбкой, кусок чёрного хлеба. Он ел медленно, как человек, в жизни которого бывали голодные дни и который привык ценить еду.
Атаман глянул на меня, не поднимаясь.
— Здравствуй, Максим. Ты с чем?
— Здравствуй, Ермак Тимофеевич. По делу, — ответил я. — Насчёт будущего.
Он усмехнулся, отложил ложку.
— У тебя всё по будущему. Ну, давай.
— Мы делаем самострелы. Но их мало, ими одними татар не победить. Нужно огнестрельное оружие.
— Пушки ты придумал хорошие, — сказал Ермак. — Выстрелили, побили врагов. Но дело даже не в пушках. Пороха у нас мало.
— Вот об этом и говорю, — кивнул я. — Надо делать порох самим. Уголь у нас есть. С серой пока сложно, но я надеюсь найти месторождение или пирит. А вот селитру можно начать делать уже сейчас. Нужна яма. В нее мы покидаем навоз. Поставим над ней клетки с животными. Со временем из неё начнёт выходить селитра. Её потом придется промывать, сушить, снова промывать.
Ермак слушал внимательно, не шевелясь.
— Правильно говоришь. Как селитру делают, я слышал. Про ямы эти. Только, — он поднял палец, — во-первых: так весь город провоняет, а казаки этого не поймут. Они, конечно, терпеливые, но не настолько. Будут говорить, что живем посреди навоза. Ропот пойдет.
— Яму можно сделать подальше, где-нибудь в углу.
— Не думаю, что это сильно поможет, — покачал головой Ермак. — Если ветер пойдет на город, почувствуют все.
Я промолчал.
— Ладно. Второе, — продолжил он. — Серы всё равно нет. Сколько ты будешь ждать, пока найдётся твой серный камень? Месяц? Полгода? А бой может быть через неделю.
— Я не говорю, что завтра всё заработает. Но если не начать — не будет и через полгода. А так хотя бы будет шанс.
— А третье, — Ермак чуть подался вперёд, — Самое главное. Если Кучум прознает, что навоз можно превращать в селитру, он тоже начнёт. А у него людей куда больше. И ресурсов. И животных. И места. И если он начнет порох делать, а не получать его понемногу с Бухары, нам конец. Мы же ему сами идею подадим.
Я почувствовал, что Ермак прав. Не придерёшься к его словам.
— Ты хочешь, чтобы я отдал приказ начать варить селитру из дерьма, — сказал он, — а в результате пока что получу вонючую яму, без пороха и с риском, что татары сами начнут это делать. Верно?
— Верно, — ответил я. — Но другого выхода не вижу.
— Думай, Максим, думай, — произнес Ермак. — Думаешь, я не хочу пороха? Еще как хочу! Но таким способом мы сейчас можем перепрыгнуть из огня да в полымя.
И Ермак вернулся к своей похлёбке. Я вышел, ничего не сказав.
Значит, пойду дальше делать свои самострелы.
Я почти дошел до кузни и там увидел Дашу. В белом платье, не в черном, в котором она пряталась в ночной темноте. Она стояла, разговаривала с какой-то девушкой, держащей большую корзину. Затем та ушла, и мы встретились взглядами.
Лицо Даши было грустным. Она совершенно не напоминала ту девушку, с которой мы я ходил в ночное путешествие на речку.
Я подошёл к ней.
— Что случилось?
— Человек умер. Егор. Чинил струги и порезал руку. Рана вроде пустяковая, но умер. За ночь рука распухла, жар пошёл, к утру уже не дышал. Совсем молодой парень. Очень жаль его.
— Неглубоко порезался, но умер?
— Да, — кивнула она. — Порезался о ржавую кромку. Даже кровь почти не шла, сказал. А через день его не стало.
— Можно взглянуть на тело? — спросил я.
Уже понятно, о чем идет речь, но на всякий лучше посмотреть.
— Можно. Еще не похоронили.
За лекарней лежало накрытое тело. Я откинул ткань с руки.
Кожа багровая, чуть синяя, вены потемнели. Запястье распухло. И запах — слабый, но узнаваемый.